Старая девочка

Ерошкин тогда подумал, что он, похоже, первый из тех, что прошли через его руки, кто Верой не ранен. Вера, во всяком случае, писала о нем куда ярче и запомнила лучше. Он, конечно, тоже был из разряда “малых”, но в Вериных воспоминаниях он был живой, а в показаниях Горбылева живого не нашел бы никто. Вера вспоминала о нем довольно долго и явно не без сожаления. До него в ее жизни были только детские влюбленности, он же начал череду мужчин, тех, на кого можно было опереться. Она еще была чересчур наивна, и он так и не стал героем ее романа, но след в ее жизни безусловно оставил. Вера это хорошо понимала.

В последней, уже московской записи, посвященной году жизни в Башкирии, она писала, что хотела ехать назад с продотрядом, которым командовал Горбылев. Их перебрасывали на Украину, и ехать они тоже должны были через Москву. Так было безопаснее, а главное, ничем не рискуя, можно было довезти две большие корзины с едой, которые она выменяла в своей башкирской деревне. Но, приехав в Копейск вместе с другой учительницей, Леонидой Петровной, она обнаружила, что продотряд два дня как отбыл, и даже не стала скрывать от попутчицы, насколько раздосадована. Но сразу после записи этой трехмесячной давности обиды она замечает, что, конечно бы, подружилась с Горбылевым, если бы он сделал первый товарищеский шаг. Вместо этого он однажды, когда в их школе был вечер (Горбылев на допросе сказал Ерошкину, что никакого вечера он не помнит), за все время не сказал ей ни слова, будто своим надутым видом хотел ей показать, что Вере обо всем следует догадаться самой.

Когда она узнала, что продотряд уехал, светлый образ Кая сразу растаял, и ей от этого было грустно. Она понимала, что искать Горбылева она не будет, это безнадежно, и ей сделалось необходимо подвести этой истории итог. Он получился такой: “Горбылев был некрасивый, с толстым носом и маленькими черными, как изюминки, глазами, которые сурово смотрели из—под насупленных бровей. Но он имел мужественную осанку, высокий рост, вообще был статен, мальчишеского в нем не было ничего, и меня все время, когда он был рядом, тянуло под его покровительство”. Это был финал, но в тот же день она приписала еще почти целую страницу, которую потом, обведя аккуратно чернилами, переместила выше. Здесь было, что каждый раз, когда Горбылев заезжал к ним в школу и оставался ночевать, бабушка, убиравшая классы, на следующий день основательно у нее допытывалась: “Ночевал у нас, что ли? Небось, под бочком у тебя спал?” А она в ответ деланно ужасалась: “Что ты, бабушка, как это можно?”

В школе, устроившись у топившейся печки, они говорили чуть ли не до утра и действительно в основном о книгах. Рассказывали друг другу, кто что читал; сама она больше любила, когда говорил он, слушать его было очень интересно, но он, вдруг решив, что она просто мало читает, потому вынуждена отмалчиваться, спросил ее об этом; она уклонилась, сказала, что при коптилке совсем не читает, а так нет, по—моему, немало, и он с укоризной заметил, что коптилка — это не помеха. Только один раз за все время этих долгих визитов его поведение показалось ей странным. Ничего особенного не было, просто он весь вечер, будто чем—то недовольный, просидел, завернувшись в свою бурку, у печки, а потом, отказавшись от чая, наскоро попрощался и уехал.

Спустя месяц в поселке произошло событие, напрямую с ним связанное и вызвавшее множество пересудов. В волостной исполком Копейска, туда же, где ее принимали в партию, обратился за лошадьми проезжий, следовавший по делам с женой из Стерлитамака в Уфу. Холмскому он предъявил командировку, но та ему почему—то не понравилась, и он потребовал еще и другие документы. Проезжий безропотно их выложил, и тут оказалось, что все они выписаны на разные фамилии. Его обыскали, найдя в итоге еще кучу разных поддельных удостоверений, а также меха, кольца, золотые монеты. Дело было ясное: мазурика отправили в ЧК и там через два дня расстреляли. Но позже разнесся слух, что его попутчица оказалась с этим авантюристом случайно, и все или почти все изъятые у него вещи на самом деле ее, а за ним — другой: что Горбылев взял ее под свое покровительство и вот—вот на ней женится. Вера тогда записала в своем дневнике, что, кроме глубокого возмущения недостойным для члена партии корыстным поступком, она совершенно неожиданно для себя почувствовала и самую настоящую ревность. К счастью, спустя день Горбылев самолично объявился в их поселке, сказал, что это полная чушь, и у Веры отлегло от сердца.