Старая дорога

Во всех городских церквах звонили к заутренней. В воздухе вперемешку с вороньим гамом метался разноголосый перезвон: от мелких, напоминающих легкую трель, до густых, схожих с отдаленными раскатами грома. С Татарского базара звонил щеголеватый приземистый Иван Золотоуст, с Селенья — строгая, красного камня, церковь Покрова, за Кутумом — по-купечески богато одетая в золото Казанская, с Золотого затона — бесформенная глыба князя Владимира, из кремля — белокаменный царственно величавый Успенский собор.

В общем хоре голосов выделялся низкий, надтреснутый бас князя Владимира. Его голос могуче властвовал над просыпающимся городом, заглушал прочие звуки, будоражил, звал богомольный люд.

Шаркая подошвами о дощатый тротуар, мелко семенили сгорбленные старушки в черном, до смешного похожие на грачей, расторопные монашки, сухопарые служащие с бледными испуганными лицами, раздобревшие торговки в цветастых платках, повязанных поверх капоров.

Цокая подковами о серый, местами запорошенный снегом булыжник, сверкая серебром сбруй, стремительно проносились лошади, запряженные в легкие ковровые санки или пролетки, крытые черным лаком. Важные господа, никого и ничего не замечая вокруг, спешили в это воскресное утро помолиться богу, замолить грехи, попросить у всевышнего счастья и благополучия.

За счастьем шли все, и каждый молил бога о своем. Для одних счастье — это избавление от физических недугов, у других — от душевных мук, у третьих — просьба о жизни в достатке и тепле. У нищего в жалких лохмотьях слово к богу связано с куском хлеба, а у купца, что подкатил к церковной ограде на санях, крытых голубым бархатом, оно, слово это, — о новых тысячных оборотах, об удаче в большом деле.

Каждому свое…

Андрей с Петром шли в том же направлении, что и все, но шли они не в церковь, ибо давно уже отошли и от веры и от бога. Оба они, как и многие их единомышленники, связывали и свою жизнь, и свое будущее, и представление о счастье не с богом, а с делом, которое они делали, которому верили и отдавали всего себя.

Они только что миновали деревянный мост через городскую речку Кутум и по Сапожниковой улице, мимо церкви Покрова направились на городскую окраину. Улицы здесь были пустынными и захламленными. На Кузнечной — кучи шлака, обрезков железа, битого стекла. Дома, стесняясь своей неприглядности, прятались внутри дворов за высокими оградами. Улица тянулась длинным грязным коридором с почерневшими, заплесневелыми заборами и низкими покосившимися кузнями.

Над дворами лениво курились белые дымки, снег на узких тротуарах и немощеной, в выбоинах, мостовой почернел от копоти и гари, постоянно оседающих от кузнечных горнов.

Вышли на пустырь, густо поросший бурьяном. Здесь все сверкало белизной. Будто и не было залитых помоями улочек, серых, покосившихся домишек. Прохожие здесь почти не встречались, и можно было, не таясь, поговорить.

— До Синего Морца далеко? — спросил Петр.

— Верст сто будет.

— Ты особенно не спеши. За два-три денька доберешься — и то хорошо.

— Подвода, может, подвернется, уплачу.

— Тоже дело. И вообще… Не спеши, осмотрись.

Андрей промолчал. Он думал о том, как же сложится теперь его жизнь. Все было привычно. С таким трудом сумел он познакомиться с нужными людьми, наладить связь, войти в доверие. И вот теперь, когда он почувствовал себя полезным и нужным человеком, приходится все бросать и уезжать в Синее Морцо, откуда уехал девять лет тому назад. Попробовал было возразить — не стали даже слушать.

— Это задание партии, — твердо сказал тогда Петр. — А партия в данный момент считает очень важным работу в деревне. Нам надо, чтоб и ловцы в деревне, и рабочие города жили одними мыслями, в одно время сжимали кулаки.

Андрей понимал всю важность поручения. Он сам читал письмо большевистского Восточного бюро к местным комитетам РСДРП Поволжья и Урала, где черным по белому было рекомендовано крестьянское движение сделать «политически сознательным, вывести его из того стихийного состояния, в котором оно находится теперь, и направить в русло ясно осознанных политических и экономических запросов…».

И все же возвращаться в Синее Морцо, к отцу, с которым они не понимали друг друга, Андрею не хотелось. Он попросился в другую волость, но с ним опять не согласились.

— В Синее Морцо, — сказали ему, — твое возвращение не вызовет никаких подозрений, да и людей ты знаешь там хорошо. А это много.

Вот тогда-то и написал Андрей домой о скором своем возвращении.

С Петром Андрей впервые встретился в мае прошлого года. В летнем театре «Аркадия» в день очередной годовщины коронации Николая II местное начальство вкупе с богачами организовали спектакль. Царю в это лето, как никогда, было трудно. Россия вздыбилась, вышла из повиновения. Вот и задумали власти хотя бы этим спектаклем выказать верноподданнические чувства «простонародья».

Что тогда было! Едва заиграл оркестр и хор запел «Боже, царя храни», с верхних ярусов засвистели, закричали:

— Долой царя-убийцу!

И — дождь листовок.