Старая кровь

Но он терпел меня достаточно, чтобы подвозить в школу на новой машине. Мои родители все еще отставали от времени, отец сторонился от машин, считая их ненужными идолами обжорства. Может, он и был прав, но добираться так было удобно.

Става оказался моим единственным, а потому и самым близким другом. Он был немного странным и забавным, но странности мне подходили. Он был маленьким для своего возраста, у него торчали уши. Арстанд называл его «слоненком». Ставу это не обижало. Он был веселым, любил слушать, как я о чем-то ворчу. А еще он любил приключения, и, когда мы начали играть вместе, мы исследовали ферму, на которой он жил, забирались на стога сена и прыгали в кучи внизу или кормили козлят (когда не гонялись за ними). Родители не очень радовались, что я проводила столько времени не дома, но мама, полагаю, ощущала, что она в долгу перед Арстандом, и они смирились. Может, они были рады, что за мной кто-то приглядывает.

Става показывал мне новинки, кроме машины, конечно. Быть фермером было престижнее, чем священником, и у них были библиотека и радио. Библиотека мне нравилась, ведь я как раз училась читать, но радио перебило все. Когда я была у них после школы, его отец, мать и двое младших братьев сидели вокруг большого радио и слушали программы из Стокгольма. Новости были скучными, когда не касались проблем в Европе, но мне нравились пьесы и программы после новостей. Тогда я полюбила игру и театр. Я не видела спектакли, конечно, я не видела еще ни одного выступления, пение в церкви не в счет, но я могла все представить, словно была там с актерами.

— Когда-нибудь я буду на радио, — шепнула я в смешное ухо Ставы. Мы сидели на ковре в его гостиной, там пахло навозом, сметаной и домашним хлебом. Звучало не плохо, так для меня стал пахнуть дом, хоть он был не моим. Родители Ставы были не так и милы со мной. Арстанд всегда следил за мной. Его жена Элси была хорошей женщиной, но часто терялась в мыслях, больше всего времени проводила за работой над козьим сыром или уходом за братьями Ставы. Я не была для них вредителем, но они и не любили меня. А я все равно ощущала свободу и надежду в их доме.

Решив быть актрисой, я сосредоточилась на этом. Я сказала об этом родителям и получила ремнем. Было не больно. Я слишком злилась, чтобы было больно. Я злилась, что отец был таким ограниченным насчет девичьих мечтаний (а куда мы без мечты?) и на мать, которая никогда не вступалась за меня. После случая на озере она перестала рассказывать истории, перестала быть мне подругой. Это ранило сильнее всех ремней, сильнее ощущения, что я тону в ледяном озере.

И я не говорила больше об этом с родителями. Стоило знать, что они начнут искать, откуда пошла эта греховная идея, и когда они узнали, что я слушала радио, мне запретили ходить к Ставе. Мне не мешали видеться с ним, но запретили слушать радио. Мои уши нельзя было загрязнять чужими идеями. Они поговорили с его родителями и, чтобы сохранить мир с соседями, согласились. А какое дело было до этого родителям Ставы? Им было все равно, слушаю ли я радио. Одним ребенком в доме меньше.

Меня это не сломило. Я набралась решительности стать актрисой, найти способ.

Но мне не давали больше проводить время в доме Ставы, и нам оставались только игры на улице. Игры в сене и с козлятами надоели еще в девять, и мы начали ходить после школы в лес.

Часть меня боялась высоких деревьев и темных троп, и я постоянно выглядывала человека без лица. Он не показывался. Но появилось нечто другое. Нечто ужасное.

День был прохладным и серым ранней осенью. Листья только перешли от красного к ржавому и беспомощно липли к ветвям.

Става шел впереди меня, под ним хрустели листья. Он был на два года старше, недавно стал выглядеть на свой возраст. Он часто шагал впереди, притворяясь, что он — охотник или принц, а я шла за ним. Я не была против защиты, даже если это делал одиннадцатилетний.

И я не была против, когда он остановился и взял меня за руку. Я не в первый раз ощутила разницу между нами. Он был мальчиком, а я — девочкой, и по моей руке пробежали мурашки, такие чувства я представляла, когда слышала романтические части радиошоу.

Я была в таком потрясении от того, что он взял меня за руку, что не сразу услышала вой. Вдруг хватка Ставы стала крепче, он озирался.

— Что такое? — спросила я, не привыкнув видеть панику на его лице.

— Ты это слышала?

Я напряглась и прислушалась.

Я услышала это. Вой волка или дикой собаки. Он доносился слева и словно заполнял лес.

Я посмотрела на него с ужасом.

— Нужно возвращаться, — сказал он.

Я кивнула, мы развернулись, но я услышала крик ребенка, смешанный с этим воем.

Я замерла и потянула Ставу за руку. Он пытался идти дальше.

— Слушай! — хрипло прошептала я.

— Нельзя оставаться рядом с волками! — завопил он, пытаясь подавить голос. Всем шведским детям, наверное, рассказывали о злых волках в лесу. Я слышала такое от мамы. Но крик ребенка менял историю.