Старая Москва. Старый Петербург

Из этих артистов в свое время пользовались успехом следующие актеры: И. П. Кураев – очень талантливый комик; А. И. Касаткин – певец и актер того же амплуа; Я. Я. Соколов – певец-тенор, замечателен был в опере «Иосиф» и в «Водовозе»; Лисицын – комик невысокого комизма, особенно хороший в ролях дураков и шутов; Кавалеров – в роли слуг; из актрис: Баранчеева, хорошая в ролях благородных матерей и больших барынь; Караневича, которая, по словам С. П. Жихарева, роли молодых любовниц превращала в старых; упоминавшаяся уже выше г-жа Насова, водевильная актриса с превосходным голосом, чистая натура; Бутенброк, недурная певица, и сестра ее Лисицына, на роли старух, – обе были очень талантливые актрисы; последняя выдвинулась случайно. Во время представления «Русалки» игравшая роль Ратины Померанцева внезапно была поражена ударом на сцене. Кто-то сказал, что молодая Лисицына, еще неопытная актриса, может заменить ее; актер Сандунов убедил ее согласиться сыграть за нее и сам разрисовал дебютантке лицо сухими красками так, что она долго плакала от боли, и когда надела костюм, то ее сестра и другие товарищи приняли ее за Померанцеву и с участием стали расспрашивать о здоровье. Лисицына мастерски провела свою роль и с тех пор стала любимицей публики.

Существует предание, что крепостных актеров публика не особенно любила и не так усердно посещала Петровский театр, где играли они.

Рассказывают, что вскоре после покупки труппы император Александр I смотрел игру актеров и она ему не понравилась. Государь заметил заведовавшему театром Нарышкину:

– Твои артисты совсем испортились.

– Когда же, не может быть, ваше величество, – отвечал остряк Нарышкин, – как им испортиться, когда они играют на льду.

В то время под театром помещались погреба с винами.

Впоследствии, когда был выстроен Большой театр в Москве, граф Ростопчин говорил, что это хорошо, но недостаточно; нужно купить еще 2000 душ, приписать их к театру и завести между ними род подушной повинности, так чтобы по очереди высылать по вечерам народ в театральную залу: на одну публику надеяться нельзя.

По постройке Большого театра главнокомандующим в столице был генерал-фельдмаршал граф И. В. Гудович. Русские артисты нашли в нем самого ревностного покровителя – им были увеличены оклады и даны многие льготы; граф сам имел своих актеров, и особенно хорош был его оркестр музыкантов.

При Гудовиче на театре вошло в обыкновение со сцены, после первой игранной пьесы, извещать публику о следующем спектакле. Этот обычай был принят в старину, когда еще не печаталось афиш. Обыкновенно выходили с анонсом первые актеры с тремя поклонами и говорили: «Почтеннейшая публика! В следующий (такой-то) день императорскими российскими актерами представлено будет…», а если возвещался бенефис, то объявление оканчивалось: «Такой-то артист ласкает себя надеждою, что почтеннейшая публика удостоит его своим посещением».

В Петербурге в это же время, в управление театрами князя П. И. Тюфякина, было заведено, что артист, возвещавший о спектакле, был одет не иначе как в башмаки и с треугольной шляпой. Рассказывают, что когда началась война 1812 года и французский актер Дюрен явился на сцену с обычным анонсом, сказав: «Messieurs, demain nous aurons l’honneur de vous donner»[67] и проч., увидел, что в зале всего сидит один зритель, и то, кажется, должностное лицо, а потому тотчас же переменил начало речи и сказал: «Monsieur, demain nous aurons l’honneur…»[68] закрыть спектакли, распустить труппу и т. д.

В Москве играли по 31 августа, но с первых чисел июня, то есть со времени объявления войны, у подъездов театра виднелись две кареты, не более, – дворянство уже не посещало театра, ходили только одни купцы.

При графе Гудовиче в театре было отменено интересное для артистов «метание кошельков» на сцену. Про этого главнокомандующего Москвы ходило много анекдотов. Гудович был нрава горячего, правил строгих, любил правду и очень преследовал порочных; видом он был угрюм и неприступен; но в кругу друзей и домашних ласков и приветлив.

По словам князя Вяземского, он крепко стоял за свое звание. Во время генерал-губернаторства его в Москве приезжает к нему иностранный путешественник; граф спрашивает его, где он остановился.

– Au pont de Maréchaux[69].

– Des maréchants-ferrants, vous voulez dire, – перебивает граф довольно гневно, – en Russie, il n’y a de maréchal que moi[70].

Гудович говаривал, что с получением полковничьего чина он перестал метать банк сослуживцам своим. «Неприлично, – продолжал он, – старшему подвергать себя требованию какого-нибудь молокососа-прапорщика, который, понтируя против вас, почти повелительно вскрикивает „атанде“[71]».

В Москве он был настойчивый гонитель очков и троечной езды и принимал самые строгие меры благочиния против злоупотребления очков и третьей лошади. Никто не смел являться к нему в очках; даже в посторонних домах случалось ему, завидя очконосца, посылать к нему слугу с наказом: нечего вам здесь так пристально разглядывать, можете снять с себя очки.