Старая скворечня (сборник)

С тех самых пор он заприметил ее, стал. выделять среди других девушек: копировальщиц, топографов, молодых инженеров-проектировщиков. Коллектив института был большой, и, наверное, из полутора или двух сотен девушек можно было выбрать подругу поярче. Но обжегшись на Шурочке Черепниной, Иван Антонович сторонился ярких юбок, порхавших, как мотыльки. А Лена одевалась строго, пожалуй, даже бедно, не подводила бровей и не красила губ и вообще казалась девушкой скромной. Однажды, вскоре после этой ночи, они вышли одновременно из института, и Иван Антонович вызвался проводить ее. Московское метро тогда только строилось. Как раз недавно была пущена новая линия, и они решили посмотреть. С Леной ему было интересно — она много читала, очень забавно рассказывала о театре. Иван Антонович, в свою очередь, горячо и увлеченно говорил о своем деле — о плотинах. «Будущее — за техникой, за электричеством! — говорил он. — В наш век России нужны не поэты, а люди дела!» Она слушала его внимательно, не перебивая. Не заметили даже, как прошел вечер. На другой день он сам позвонил в копировальную, чтобы пригласить снова пройтись вместе…

День ото дня они узнавали друг друга все больше и больше. Ей нравилась его увлеченность делом; ему, Ивану Антоновичу, нравилась ее эрудиция, ее скромность. И чем больше узнавал, тем больше проникался… Нет, он не сказал бы, что проникался любовью или страстью, как, бывало, к Шурочке, а чуточку — любопытством. Он знал уже, что она прикладник, то есть окончила факультет прикладного искусства; поначалу ей предлагали поехать куда-то в Заволжье, в село Красное, где ее ожидала должность худрука артели, выпускавшей запонки и брошки; Лена проходила там преддипломную практику, и хотя особой охоты уезжать из Москвы у нее не было, но она согласилась. Однако в последнюю минуту перед заседанием распределительной комиссии ее вызвали в отдел кадров и предложили, как это всегда делается, сначала в намеках, работу в Москве. Ей сказали, что работа интересная, по секретная, и ее выдвигают на эту работу потому, что у нее хорошая биография. Она согласилась, хотя будущее представлялось ей туманным. Судя по всему, и руководство института столь же туманно представляло себе, чем должны были заниматься две или три художницы-прикладницы, которых они запросили. Правда, запрос на художниц подписывал заместитель наркома, и просил он художниц потому, что на одном из очень ответственных совещаний проектному институту, который он курировал, был сделан выговор за недостаточно яркое и масштабное изображение запроектированных сооружений. Говорилось, что впредь к проектам, выносящимся на обсуждение коллегии и еще выше, должны прилагаться целые картины, вычерченные в перспективе и исполненные в красках, чтобы при первом же взгляде на чертеж или схему ясно было, где бетон, где вода, по какую сторону канала — пески, а по какую — лес. Тогда-то и решено было пригласить двух-трех художников. Но пока шла переписка между наркоматами, про разговор этот позабыли, и когда наконец Лена и ее подруги явились в отдел кадров института, то начальник, изучив внимательно их направления и найдя их совершенными по форме, недолго думая, написал на бумагах: «Тов. Мезенцеву. Трудоустроить». Лев Аркадьевич — человек деловой, занятый; он и бумаг читать не стал — послал всех их в чертежную, копировальщицами, как он сказал, на «расширение узкого звена».

Лена рассказывала об этом с юмором. Но за шутками Иван Антонович уловил недовольство ее своим положением копировальщицы и начал разубеждать. Иван Антонович считал, что в жизни важно приобщиться к великому; служить великому ли человеку или великому делу. Пусть подметалой, пусть секретарем, но состоять при великом! Дело же, которым они заняты, и Лена в том числе, настолько грандиозно, что, право, одно участие в нем должно приносить радость. Ведь плотины гидростанций и каналы, проекты которых они создают, будут стоять века! Потомкам неважно, кто ходил вдоль берегов реки с теодолитом, кто отыскивал лучший створ, кто чертил да кто копировал. Важно, что плотина стоит, гидростанция дает людям свет…

И хотя Иван Антонович говорил горячо, убежденно, он так и не переубедил Лену. Она доказывала обратное: можно заниматься малым делом, но быть при этом великим. Можно не создавать плотин; можно, скажем, чеканить броши для украшения женщин и быть счастливым. Все дело, уверяла она, в поиске, в радости творчества. А так — когда кто-то рассчитал, начертил, а тебе только остается размножить его чертежи или мысли, — так жить неинтересно. «Хотя, — тут же добавляла она с улыбкой, — большинство людей — копировальщики. И у пас в институте — тоже. Мезенцев подал идею, утвердил створ, высоту подпора, а вам остается лишь одно: воплотить все это в чертеж».

Иван Антонович доказывал свое. Она возражала, уверяя, что сама так думала еще совсем недавно. «Я тоже готова была стать подметалой у великого, — заметила она тихо. — Да вовремя прозрела».