Старая ветошь

Похоронили наспех. В середине кладбища буйно росли кусты сирени, двигаясь к краям метастазами забвения, плотной стеной, не оставляя ничего, что когда-то было могилками, ненасытно и равнодушно вбирая в себя бугорки, оградки, лавочки, какие-то грабельки, старые вазочки, обволакивая невозвратно, укутывая, словно щупальцами всеядной актинии по имени – ТЛЕН.

Сквозь плотные ветки нельзя было продраться, приходилось обходить. Дождь стих на время, с листьев падали увесистые капли и казались зелёными, потом красными и прозрачными, несъедобной волчьей ягодой, поблёскивающей на их фоне.

На короткое мгновение блеснул сквозь мрачную плотность низких облаков закатный луч, словно вспорол пухлое одеяло. Кто-то невидимый и сильный разорвал его одним мощным, беззвучным рывком, обнажились обугленные чёрные края, а там изнутри запылал горячий, живой и яркий, всепобеждающий свет.

Неожиданный и чудесный.

Кусты вспыхнули. Алексей увидел с другой стороны, сквозь плотную листву, группку людей. Они застыли в необычных позах, искристо и неравномерно оконтуренные сильным ёжиком оранжевого света, похожим на нимб.

Было это странно, вдруг, словно где-то наверху включили прожектора, запеленговали, убедились накоротке, что отец уже в могиле, и Алексей подумал:

– Куст горит, но не сгорает – неопалимая купина.

И тотчас всё угасло, потонуло в тёмном, ограниченном пространстве, через мгновение и ослепление исчезло, будто фольгу в рефлекторе золотистую убрали или выключили напряжение, обернули в густую ткань сумерек и знобкого холода, пахнущего дождём и унылой безысходностью.

Жирная грязь была везде. Огромные пласты налипали на резиновые сапоги, стреножили, не отпускали. Разрозненными небольшими группками добрели к дому провожавшие. По дороге кто-то отстал, на поминки не дошёл. Потом сидели у стола он, мама и сестра. Обречённо скрестив руки, не находя им места, словно больше и делать-то уже ничего не надо – главное сделано.

Нет сил встать, заняться обычными делами, разговорами, и чем дольше это тянется, тем больше хочется это сделать, а неприбранный стол уже раздражает и надо найти в себе силы подняться, двигаться, что-то делать, говорить слова.

* * *

Алексей не был на могиле отца много лет. После отъезда мамы из деревни. Простая могилка, даже без фотографии, отец сам так хотел.

Мама прожила здесь одна ещё пятнадцать лет, продала дом, и на вырученные копейки можно было через неделю купить в деревне разве что – пару валенок. Так «рухнул» рубль. Новое слово – дефолт. Алексей звал жить к себе, с женой они ладили, но мама переехала к сестре, на Урал.

Вернулась туда, где отец строил свой «последний» мост.

Они стояли на кладбище – сестра с мужем, племянники, Алексей. Мамы не стало.

…Роторным экскаватором было прорыто параллельно несколько длинных траншей, в которые укладывали грубоватые гробы. Присыпали, укорачивая ямины.

– Будто война на дворе. Не поспевают вручную могилы копать, едва-едва успевают укладывать мертвецов, – подумал с горечью. – Никакого уважения, как стреляные гильзы, брошенные в кучу!

Ровная степь, высоченные кресты из «каррарского мрамора» с бронзовыми распятиями – далеко видны пантеоны местных «авторитетов». Отдельная аллея – Славы, на холме, куда не добегает речка, бурно разливаясь весной.

– Хорошо живут, но мало! – показал в ту сторону муж сестры.

Голое степное пространство, кладбище новое, но уже большое, без растительности, ещё не успела она приняться и вырасти. Далеко видно – до горизонта. Оградки, холмики, пестрядина увядших и искусственных цветов, кое-где уже ободранных, выпирающих рыбьими некрасивыми каркасами. Кресты разные. По достатку. Больше деревянных, простых, в коричневых разводьях текстуры, обожжённой паяльной лампой, лаком промазанных на раз.

Помянули…

– Должно быть, уже мало кто остался из тех, что были на похоронах отца, – подумал Алексей. – Там уже разрослась, завоевала пространство сирень небытия, новые холмики. Надгробья покосились. Плотные, неживые листья, словно отштампованные прессом из тёмно-зелёной жести. Облитые толстым слоем прозрачного припылённого воска, чтобы дольше сохранились: до Пасхи, Родительской субботы, следующего поминального праздника, Троицы, Радуницы и просто посещения кладбища живыми.

– Они оба соединились в моём сердце, в памяти сестры, близких, – подумал Алексей, – а похоронены так далеко друг от друга. Для них это неважно, ведь они встретятся где-то там – теперь уже насовсем.

Он поднял голову. Так же кружат птицы, что они высматривают? Ждут, когда не станет людей? Терпеливо, миллионами лет…

* * *

Деревня. Пустой дом. Отец – ушёл.

Вороньё нахохлилось на деревьях по краю огорода, на меже. Ор громкий, что-то вещали провожатые в смерть. Это был единственный звук, казалось, будто Алексей в вакууме сейчас, и если бы не эти большие, жирные, как несуразные ошмётки грязи на сапогах, птицы, могло почудиться, что это сон.