Старатели

На поляне, чуть-чуть освещенной звездным небом, темнели среди травы черные пятна взрыхленной земли — это козы приходили сюда лизать круто посоленный чернозем. Свиридова пригляделась, побелила мелом мушку карабина, прицелилась в пятна, устроилась удобнее и примолкла.

Кругом было тихо.

Тайга спала.

И горы и гололобые азиатские сопки беспробудно спали, потонув в покойном мраке забайкальской ночи. И только небо — бездонный и бескрайний океан — жило своей загадочной жизнью. Миллионы золотинок горели на нем, мерцали ослепительным блеском бриллиантов, вспыхивали и угасали, иногда, сорвавшись, стремительно падали, огненной чертою разрезая ночь. И все эти звезды медленно, предопределенно и безмолвно плыли куда-то в темно-сиреневом забайкальском небе...

Перед рассветом еле слышно прошелестела внизу трава, и сейчас же между стволами деревьев появилось темное пятно. Оно замерло на месте, как бы прислушиваясь, и затем, часто останавливаясь, на кромку поляны неслышно вышел рослый и стройный гуран.

Он осторожно царапнул по земле копытом, отпрыгнул в сторону, прислушался и снова, уже уверенно, вышел к солонцам.

Свиридова дождалась, когда он начнет лизать соленую землю, и потом взяла его на мушку. Гуран был не далее пятнадцати-двадцати шагов. Свиридова прицелилась ему в плечо и вдруг представила себе, как пуля пробьет лопатку, разорвет сердце, и сильное, полное жизни, красивое животное забьется в конвульсиях...

Нет! Нет! Пусть живет!.. Пусть живет!

Она осторожно сняла палец со спускового крючка и положила его на предохранительную скобку.

Гуран порывисто поднял голову, прислушался, но кругом было тихо, и он опять стал лизать землю. Он вскапывал ее, выбирал губами наиболее соленые кусочки чернозема, но вдруг испуганно вздрогнули, гулко рявкнув, прыгнул в кусты.

Свиридова слышала, как раза два далеко хрупнули сучки, и снова все замерло.

С рассветом, как всегда, длинно и хрипло прогудел гудок Мунгинской электростанции. В скалах Чингарока, бесконечно повторяясь, откликнулось эхо.

Это эхо разбудило дремавшего в ложбине старого гурана. Он испуганно вскочил, рявкнул и размашисто отпрыгнул в сторону. Высоко подняв голову, нервный, готовый мгновенно ответить на подстерегающую его опасность, гуран тревожно огляделся, увидел поднимающуюся в стороне козу с двумя рыжеватыми однолетками и успокоился.

Он шумно вздохнул и, неслышно, часто оглядываясь на пошедших за ним коз, пошел на восток, навстречу солнцу.

Козы встретят солнце на гребне хребта. Они приветственно хошкнут ему, восторженно взроют острыми копытцами землю, повернут обратно и, поедая влажную, росистую траву, тихо пойдут по кромке уходящей на северо-запад тени.

Тайга просыпалась. Снизу, всю ночь зря продежуривший около конного старательского табуна, поднялся волк. В ложбине хребта волк наткнулся на теплое еще, остро пахнущее козье лежбище, жадно потянул носом и наметом пошел по следу.

След был свеж; волк бежал, с мучительным нетерпением клацая зубами. Он исхлестал себе росистой травою поджарое брюхо, выполоскал в росе далеко выпавший жаркий язык и на хребте с бега ударился о нестерпимый блеск солнца. Ослепнув, он споткнулся и растерянно закружился, потеряв след. Потом он трусливо повернул назад и покорно, боясь обернуться, поджав хвост, побрел обратно.

С дерева, презрительно и злобно прищуриваясь, следила за ним рысь, поджидавшая беспечного козленка.

С сосен смотрели глухари, отяжелевшие от ягод. Склонив головы набок и глядя на волка одним глазом, они насмешливо что-то пробормотали.

От этого ворчанья вспорхнула с соседнего сучка пташка; она метнулась вверх и стрелою нырнула в листву березы.

Этот шум разбудил бурундучка. Он выглянул из старого дупла, увидел золотое утро, изумленно свистнул.

Его вспугнула проходившая Свиридова. Он стремительно вскочил на дерево, втиснулся в трещину коры и на секунду замер. Подождав, он осторожно выглянул из-за ствола дерева и стал следить.

Свиридова отвязала от дерева сдержанно заржавшего коня, подтянула подпруги, села и скрылась в ельнике. Она спускалась с хребта, зигзагами пересекая лог.

За нею долго следили глаза Усольцева, порывавшегося окликнуть, догнать ее...

И вот теперь они были вместе, одни.

Свиридова впервые была так близко, рядом с Усольцевым; ее плечу было жарко. Она видела смуглую, чисто выбритую щеку, мелкие морщинки на виске и нетерпеливые глаза.

У Свиридовой кружилась голова. Хотелось прижаться, любить его — открытого, честного, родного. И вся жизнь будет как этот праздник. Ей хотелось смеяться, она не помнит уже, когда смеялась...

Свиридова не заметила, как она склонилась к Усольцеву.

Он обернулся и посмотрел на нее. Лицо его медленно бледнело.

Он смотрел на нее широко открытыми глазами долго, не мигая.

Что-то происходило между ними — непонятное, но смутно-желанное и радостное.

7

Перед концом праздника Костя Корнев и Степка Загайнов бегом облетали весь старательский лагерь и с трудом нашли директора и парторга уже за озерками, среди золотничников-китайцев, варивших черных, сушеных трепангов.

Костя отозвал Усольцева в сторону и, глотая слова, напуганно сказал: