Старатели

— Язва! За речкой в мясном гурте бык пал. Кобыла у гуртоправа сдохла; все пить к реке пробиралась, да так и не дошла... Сивка Егорши Бекешкина вроде тоже сам не свой...

— Народ видел?.. Дохлых-то?

— Нет. Мы там ребят оставили, караулить.

— Ветеринара Кириллова не встречали?

— Черт его встретит. Он с вечера в карты у Вознесенского играет.

— Идите сейчас же туда, к дохлым. Чащей их завалите. А около, с наветренной стороны — дымовики...

— Черт его дернул, этого Щаплыгина, связаться с жеребцом-то. Где — так он шибко бдительный, свояку не доверяет, а тут — не мог догадаться, что все это подделано.

— Подделано? С чего ты взял?

— Спросите гуртоправов, они расскажут. Жеребца-то они на границе видели. Пограничники говорили, что он с той стороны пришел.

Свиридова вызвала Терентия Семеновича. За ним на рысях съездил цыган, очень довольный расторопностью распоряжений.

— Свертывай потихоньку, — сказала Терентию Семеновичу Свиридова. — Пускай разъезжаются засветло.

— Что такое? — тревожно спросил Терентий Семенович.

— Две лошади и бык сдохли.

— Язва? — трезвея, спросил Терентий Семенович.

— Человек семь из бойгруппы на посты давай... Пусть идут на электростанцию... Шевели их поскорее! — уже вдогонку крикнул Усольцев.

Усольцев вскочил в качалку к Свиридовой, сел рядом, часто дыша.

Цыган подобрал вожжи; оборачиваясь, зыркая черными глазами, спросил:

— Куда? Аллюр?

— На Унду.

Цыган свистнул, хлопнул по коням вожжами, гаркнул и, падая, в нитку вытягиваясь вперед, дал повод.

Ветер ударил в лица.

Навстречу им с «Сухой» во весь опор скакал Гриша Фофанов.

— Мойка взорвана! — крикнул он.

— Мойка?! — судорожно хватая Фофанова за гимнастерку, спросил Усольцев. — Там в карауле коммунист Чан Чен-дун!..

— У Чан Чен-дуна распорот живот и перерезано горло.

— Шахта, шахта?! — крикнула, бледнея, Свиридова.

— В шахте не был. Я встретил Улыбина, он бежал по отвалам за диверсантом. Прочесали все кусты — как в воду канул. Ружья, говорит Куприяныч, не было, я б, говорит, положил его. По пятам, говорит, гнался.

Усольцев вскочил на облучок, взял у цыгана вожжи, кусая губы, коротко оглянулся.

— Это все те же.

На «Сухой» Усольцев объехал вокруг раскомандировки, осаживая, остановился против дверей. Кони, чуя кровь, встревоженно всхрапывали.

Чан Чен-дун лежал около копра «Сухой», закрытый ветками березы.

Свиридова на ходу взглянула на труп, прошла к мойке.

Деревянный настил мостков был сорван, исщеплен и отброшен на отвалы, толстые бревна костровой клетки под барабаном обгрызаны и задымлены, клеть деформировалась, и барабан накренился набок.

— Под барабан положил бы, тогда... Не рассчитал, — сказал Улыбин.

— Кто? — глянув в упор, спросила Свиридова.

Улыбин вздрогнул, бледнея, отшатнулся от нее.

— Что вы, так... — растерянно проговорил он. — Испугали меня... Китаец тот, ладно, говорю, под барабан не подложил.

— Чем это?

— Аммоналом.

— Почему вы знаете?

— Пахло же.

— Как вы сюда попали?

— Я дежурный по охране. Я второй раз здесь. Иду от байкалов, смотрю...

— Один был?

— Что вы, товарищ директор?

— Я спрашиваю.

— Конечно, один. Смотрю...

— Не уходи отсюда, пока не сменят.

Усольцев уже снял ветки и повернул Чан Чен-дуна на бок.

— В спину, — сказал он подошедшей Свиридовой, — ножом...

Усольцев стоял, подавленно опустив руки.

— Щека прорезана, грудь... Ладони исколоты... Боролся, — прошептал Усольцев. — До последнего вздоха, как подобает коммунисту.

Усольцев вдруг быстро поднялся. Он схватил вздрогнувшего и задохнувшегося от неожиданности Улыбина за плечо и, показывая на убитого, крикнул:

— Запомни!.. Слышишь?

— Слышу, — невнятно сказал Улыбин, отступая от Усольцева.

8

На всех участках прииска, во дворах поселков, вокруг гуртов скота и табунов лошадей задымились костры. Тучи едкого дыма сплошной пеленой заволокли поселок, скот и работавших старателей. Задыхающиеся пауты взвивались вверх и улетали в тайгу.

Скот весь день стоял под дымом.

Рабочим лошадям косили траву; днем кормили, ночью, когда нет овода, работали.

Подозрительных на язву выделили в изоляторы, организованные в отработанных котлованах разрезов, и непрерывно клали на пораженные, слегка припухшие места ледяные компрессы.

Подвоз товаров прекратился. Обозы стали в карантине на дорогах.

Приисковый радист слышал из эфира тревожные радиограммы о падеже скота в Козлове, Бырке, Алексзаводе, Шахтоме и Балее.

Через неделю сибирка била скот уже в одиннадцати районах.

Далеко за поскотинами больших и малых поселков, деревень и сел все дороги перегородили заставы.

Многие старатели и хозяйские рабочие из боязни заразы отказывались работать на лошадях. На участках кто-то говорил, что язва от коллективизации. Илья Глотов, гнусавя, сулил старателям страшную чуму, ежели-де народ не образумится. Чтобы рассеять эти слухи, коммунисты разошлись по участкам для разъяснительной работы.

Прошли слухи также о смерти в больнице старшинки Мунгинского разреза — Лаврентия Щаплыгина.

Из Листвянки сообщили о болезни старателей; в Каменушке пал конь; в Золотинке дымовые костры подожгли старательский барак.