Читаем Старейшее жизнеописание Спинозы полностью

Определение интеллекта действительно зависит от понимания его объекта и его ближайшей причины — в данном случае и причиной существования, и объектом интеллекта является одна и та же вещь, которая в TIE зовется «совершеннейшим Сущим». Наличие этой категории в самом сердце TIE — в положении о том, что есть Methodus perfectissima, — подкрепляет мнение Харриса, что логический метод зависит от метафизики (да и как иначе логика могла бы стать предметной?).

Однако верно и обратное: метафизика Спинозы не в меньшей мере зависит от учения о методе. Логика «настраивает» человеческое мышление по камертону бесконечного интеллекта и готовит наш интеллект к работе, разъясняя ему условия и законы его действования. В частности, в TIE выясняется метод формирования дефиниций, не владея которым, Спиноза не смог бы приступить к написанию «Этики». Метафизика и логика в философии Спинозы не связаны отношением субординации, это две стороны или, вернее сказать, два рефлективных модуса одной и той же идеи — идеи Бога..

Интеллект получает у Спинозы двоякое определение: в качестве идеи Бога он являет собой «объективную сущность» (essentia objectiva) Бога и, вместе с тем, он некая «формальная сущность» (essentia formalis), совершенно отличная от Бога, — как модус отличен от своей субстанции.

«К примеру, Петр есть нечто реальное; истинная же идея Петра есть объективная сущность Петра, притом нечто реальное в себе и совершенно отличное от самого Петра. Поэтому, так как идея Петра есть нечто реальное, имеющее свою особую [формальную] сущность, она будет… объектом другой идеи, каковая [рефлективная] идея будет иметь в себе объективно все то, что идея Петра имеет формально…» [TIE, II][626].

Эта схоластическая терминология прекрасно позволяет передать двойственный характер логического знания. Интеллект, подобно той идее Петра, подлежит рассмотрению [1] «формально» (formaliter), то есть как особая идея, отличающаяся от прочих идей, и [2] «объективно» (objective) — в качестве идеи некоего объекта, существующего независимо от интеллекта. «Формальная» логика Спинозы излагается большей частью в TIE, «объективная» логика — в первой и начале второй части «Этики»[627].

Рефлективная идея Бога формируется в «Этике» в том же самом порядке, в котором TIE раскрывает формальную сущность интеллекта. Вначале восемь дефиниций рисуют для читателя «историю» Бога (хотя в ней нет ничего «исторического» в обычном значении этого слова). В этой «истории» даны существенные признаки Бога: причина себя, абсолютная бесконечность, свобода и вечность, — плюс существенные признаки состояний Бога, модусов, некоторые из которых могут ограничивать друг друга (это «конечные в своем роде» вещи), а некоторые не могут (к примеру, тело не ограничивается мыслью, а мысль — телом, поясняет Спиноза).

К начальным дефинициям Спиноза относится как к вспомогательным инструментам мышления. В них нет даже указания на то, существует ли в действительности определяемая вещь, а говорится, что данная вещь просто мыслится автором так-то и так-то. Не случайно почти все дефиниции в «Этике» содержат выражение «я разумею» (intelligo).

В общем, мысленную «историю» Бога, начертанную в первых дефинициях, следует воспринимать как изложение условий задачи, а не ее готовое решение, по недоразумению помещенное автором уже в начале задачника. Впрочем, правильная постановка задачи, как правило, скрывает в себе ее решение, так что Гегель отчасти прав, утверждая, что все учение Спинозы содержится уже в дефинициях «Этики».

Эти дефиниции представляют сущность Бога не в ее чистом виде, а в особой, заимствованной у рассудка (ratio) логической форме. В составе этой необычной формы абстрактное всеобщее в строгой пропорции смешивается с конкретным. Абсолютная бесконечность, вечность и прочие подобные признаки суть категории, которые схватывают нечто общее всем бесчисленным атрибутам, образующим сущность Бога, и при этом отвлекаются от существенных различий между атрибутами, — что делает их полноправными абстракциями. Вместе с тем все эти признаки характеризуют лишь одну-единственную и совершенно конкретную вещь, Бога, и не могут относиться ни к какой иной вещи. В этом, предметно-логическом, смысле их определения представляются предельно конкретными.

Перейти на страницу:

Все книги серии След в истории

Йозеф Геббельс — Мефистофель усмехается из прошлого
Йозеф Геббельс — Мефистофель усмехается из прошлого

Прошло более полувека после окончания второй мировой войны, а интерес к ее событиям и действующим лицам не угасает. Прошлое продолжает волновать, и это верный признак того, что усвоены далеко не все уроки, преподанные историей.Представленное здесь описание жизни Йозефа Геббельса, второго по значению (после Гитлера) деятеля нацистского государства, проливает новый свет на известные исторические события и помогает лучше понять смысл поступков современных политиков и методы работы современных средств массовой информации. Многие журналисты и политики, не считающие возможным использование духовного наследия Геббельса, тем не менее высоко ценят его ораторское мастерство и умение манипулировать настроением «толпы», охотно используют его «открытия» и приемы в обращении с массами, описанные в этой книге.

Генрих Френкель , Е. Брамштедте , Р. Манвелл

Биографии и Мемуары / История / Научная литература / Прочая научная литература / Образование и наука / Документальное
Мария-Антуанетта
Мария-Антуанетта

Жизнь французских королей, в частности Людовика XVI и его супруги Марии-Антуанетты, достаточно полно и интересно изложена в увлекательнейших романах А. Дюма «Ожерелье королевы», «Графиня де Шарни» и «Шевалье де Мезон-Руж».Но это художественные произведения, и история предстает в них тем самым знаменитым «гвоздем», на который господин А. Дюма-отец вешал свою шляпу.Предлагаемый читателю документальный очерк принадлежит перу Эвелин Левер, французскому специалисту по истории конца XVIII века, и в частности — Революции.Для достоверного изображения реалий французского двора того времени, характеров тех или иных персонажей автор исследовала огромное количество документов — протоколов заседаний Конвента, публикаций из газет, хроник, переписку дипломатическую и личную.Живой образ женщины, вызвавшей неоднозначные суждения у французского народа, аристократов, даже собственного окружения, предстает перед нами под пером Эвелин Левер.

Эвелин Левер

Биографии и Мемуары / Документальное

Похожие книги

100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии