Много лет назад мы познакомились с приснопамятным отцом Паисием. Познали полноту любви, которую он имел в своем сердце. По отношению к Богу и к человеку. Любви, которая «яко смерть крепка». Поистине. Ибо старец Паисий любил Бога и ежедневно умирал за Него, как говорил апостол. Он любил своего ближнего и был готов за него умереть. Он любил Бога, как любили Его святые, друзья Его,
Старец Паисий Святогорец сумел достичь того, ради чего созданы все люди. От «образа» перейти к «подобию». Достичь обожения по благодати. Он добился этого твердым и вольным подвигом. Современный подвижник, духовный воин нашего времени, полный радости, решительности и энтузиазма.
С этим связано и его очищение, и его просвещение, и его обожение. Конечно, не без его собственных титанических и колоссальных усилий. С помощью благодати и с помощью Божией он трудился и боролся против плоти, против бесов, против ветхого человека и вышел победителем. И жизнь, и смерть, и болезнь, и скорби — на все это он всегда смотрел со смелостью, радостным и боевым взглядом.
Пусть всем нам, кто его знал и кто не знал, ближним и дальним, сопутствует его утешительная молитва и горячее предстательство пред Господом Богом о нашем очищении, просвещении и спасении. Аминь.
СВИДЕТЕЛЬСТВА ПРОФЕССОРОВ И ПРЕПОДАВАТЕЛЕЙ
Я познакомился с отцом Паисием много лет назад, когда был намного моложе и, по слову Господа,
В тот раз я гостил у одного своего земляка из Эолии, нового Авраама по виду, по гостеприимству, по сладости речи, по вере и простоте поведения. У приснопамятного настоятеля скита Даниилеев, носящего имя Геронтий. Оттуда рано утром я поднимался по крутому подъему, ведущему к месту Керасья, с целью дойти до Кавсокаливии.
Я был, наверное, где‑то на полпути крутой тропинки, когда слева от себя, в саду какой‑то каливы, увидел смиренного и одетого почти в лохмотья монаха средних лет, который сидел перед дверью на крыльце с одной или двумя кошками. Это была последняя келлия на Катунаках, Ипатьевская. Он заметил меня, я поприветствовал его по–монашески, он поприветствовал меня в ответ и пригласил зайти в сад передохнуть.
Я зашел, и мы сели рядом на крыльце. Не могу воспроизвести дословно хода нашей беседы. С тех пор прошло много лет, а я человек беспамятный. Помню лишь две–три главные вещи. Что‑то о суетности мира, о естественности смерти (тогда я был слишком молод для предсмертных и посмертных богословских размышлений), а также об общении живых и мертвых. Поводом к теме послужил выставленный ряд черепов над дверью келлии, мрачная для меня картина, для него же естественнейшая и духовнейшая.
Меня поразила скромность келлии, бедность и абсолютная непритязательность; когда мы зашли внутрь, старец поспешил мне что‑то приготовить, чтобы я отдохнул после проделанного мною пути.
Не помню, по какой причине, то ли из‑за моей ложной похвальбы, то ли по его тонкому проникновению в мое самодовольное сознание, он говорил как бы с укором о тех, кто считает, что они делают что‑то особенное, когда по–туристски обегают Святую Гору. В Кавсокаливии, от благочестивых братьев Иосафеев и Антония, от настоятеля Иоанна я узнал о монахе Ипатьевской келлии. То был старец Паисий.