Старьевщики

Раньше было в избе еще одно массивное сооружение – диван, на котором спала моя квартирная хозяйка. Да, это был диван в полом смысле этого слова. Даже не диван – диванище! С огромной гутой спинкой, с чудовищных размеров валиками по бокам. На вид было ему лет сто, а потому первоначальный цвет диванного гобелена определить вряд ли представлялось возможным. Что-то там в цветочках. Был он весь в заплатках и необычайно пыльный. И хотя бабушка Пелагея пыталась скрывать заплаты стареньким пледом, получалось плохо. Почему хозяйка так держалась за это чудовище, я не пойму до сих пор. При ее жизни садиться на него я как-то не рисковал. А вот во время поминок сел и тут же встал – потому что в задницу мне пребольно впилась старая пружина. И как только бабуля на нем спать умудрялась? С диваном я расстался без всякого сожаления, как только справили сороковины по бабушке Пелагее. Порубил топором и сжег в печи деревянный каркас, гобелен пустил на тряпки, пружины до сих пор в сарае валяются. А вот ножки дивана сберег. Интересные такие, цельного дерева в виде львиных лап. Я их под подсвечники приспособил, очень красиво получилось. Имелся еще стол, который раньше стоял в центре комнаты, а теперь ютился в углу, и три табуретки, одна из которых совсем развалилась и служила для сушки моих сапог.

А чудовищный диван заменила кровать. Старая, скорее всего армейская со скрипучей панцирной сеткой. Получено с совхозного склада от щедрот директора Жени Негра. Вполне способна разместить на себе двух не очень толстых граждан. В смысле – меня и еще какую-нибудь гражданку. Над кроватью небольшой коврик с умильными котятами в лукошке. Котята изрядно побиты молью. В углу избы иконка с лампадкой. Лика на иконе не разглядеть, но, судя по всему, икона старинная. Тут к нам инспекция с РОНО приезжала, так ко мне инспектор в гости заходил самогону местного испробовать. Увидел икону, губищами зачмокал, сто рублей мне за нее предложил. Я вежливо от такого предложения уклонился. Он предложил пятьсот, я снова отказал. Он дал тысячу, я его послал, на этом и успокоились.

Еще на стене три фотографии. Точнее, три фотопортрета в рамках. С одного смотрит бабушка Пелагея. Это у нас в школе снимали, когда ее на доску почета ветеранов вешали. Скромная такая старушка в платочке, щурится без очков. На другой фотографии в старинной рамке Пелагея Ивановна еще молодая, с мужем своим. Красавец танкист с лихим чубом, выбивающимся на лоб из-под пилотки. В петлицах шпалы сержантские, на груди медалька маленькая за финскую компанию. Редкая награда, такие мешками не раздавали. Погиб ее соколик, сгорел в танке на Курской дуге. Расстреляла их тридцатьчетверку почти в упор подкалиберным «Пантера» во время встречной лобовой атаки на Прохоровском поле, не мучились танкисты, в миг все трое на небеса вознеслись. И еще один портрет. Молодой лейтенантик с оттопыренными ушами, но уже в более современном офицерском мундире. Судя по эмблемам в петлицах, связист. Этот на китайской границе смертью храбрых пал. Не успел жениться, внуков бабушке Пелагее оставить.

Кивнув бабуле, ласково глядевшей на меня с фотографии, я запил ужин стаканом молока, улегся на скрипучую кровать поверх одеяла и врубил телик. По обоим каналам шла какая-то муть, ток-шоу с обманутыми женами на одном и мыльная опера на другом. Изображение на экране часто мигало и покрывалось рябью. Не иначе, как из-за опухоли. Убрав звук в ожидании новостей, я подумал, выволок из-под кровати рюкзак, нашел там мягкий пакет с носками. Что может быть кайфовее, чем надень на замерзшие ноги новенькие шерстяные носки?! И с чего это меня так шиковать потянуло? Ведь берег носки для зимы, для рыбалки зимней. И только когда начались «Новости», я поймал себя на мысли, признался себе, что все эти новости мне сугубо по барабану. Что ни о чем другом, кроме как о старьевщиках, я думать сейчас не могу. И носки эти из натуральной шерсти, и приберегаемая к празднику бутылочка коньячку, так кстати выпитая, все это лишь признаки того, что моя жизнь скоро изменится. Что я готов к переменам, что я жду их, жажду их. И все это связываю только с ними, со старьевщиками.

Выключив телик, я вскочил на ноги, почти бегом добежал до русской печки, служившей мне чем-то вроде чулана, быстро нашел большой чемодан из дешевого кожзама и, сдув с крышки пыль, открыл. В углу хранился футляр белого металла. А в ней самая настоящая сигара – «Гавана»! Давно у меня хранится, с самого института. Кубинец один подарил, они к нам на языковую практику приезжали. Хороший парень, улыбался все время. Правда, его один раз скины побили, в больнице лежал. Жалко…