Читаем Старик полностью

- Бранцотти? Так это ваш фильм - "Самолет летит"? Марк, это правда, его фильм? Потрясающе! Сеньор говорит по-русски?

"Племянничек" был явно доволен: как это кстати! Старик, из глухой деревни, а туда же - в восторге. Вот оно, всенародное признание! Он, будто уже и не жалел о моем нежданном появлении.

- Да, дядя Коля. Говорит, и даже очень хорошо, - и обращаясь к гостю, Дядя коля - мой первый учитель. Жизни.

- Очень приятно, - заулыбался итальянец. - Но на мой счет - это преувеличение. Я охотней слушаю по-русски, чем говорю. Мы закурили, и когда я лез в карман за мундштуком, Марк предусмотрительно предложил мне "Мальборо", пока я не задымил их своим противотанковым табаком. Я не без удовольствия затянулся, хотя демонстративно держал сигарету безо всякого почтения, большим и указательным пальцами, как самокрутку на ветру, в поле. Потом речь зашла о классиках итальянского кино. Я восторгался, брызжа слюной, Бранцотти слушал без ревности, но Марк делал мне страшные глаза. Тогда я очень осторожно ступил на тонкий лед - речь зашла о новом фильме. Официант принес на подносе бокалы. Мы чокнулись, но я сказал, что мне, гипертонику, пить нельзя и подошел к столу, чтобы налить себе минералки. Пока никто не видел, я налил полный стакан коньяка и залпом выпил. Потом налил еще и закрасил его "Колой", чтобы были видны пузырьки. Меня немножко отпустило. Я вернулся к обсуждению фильма - треп о возрастной роли, психологизм, муть всякая. Больше всех надрывалась Вика, которая сделала, наверно, один шаг вперед от "кушать подано", и то, благодаря Марку. Сам именинник был в ударе:

- Вы, что, думаете, "На склоне" - это обязательно - на склоне лет?

- Ну почему,- вставила Вика,- усадьба Карсавиных находилась как раз, на склоне. (Карсавин - главный герой, моя роль!)

- Нет, не то. Слишком прямолинейно,- скривился Марк,- это состояние упадка. У человека - глубочайшая депрессия, потеря смысла. ОН живет всю жизнь и в конце узнает, что жил напрасно. У него экзистенциальная фрустрация, он устал. Он даже не способен на самоубийство... Я немного покряхтел и выдал:

- А я, вот, жил, жил а мне еще не надоело. Если вас интересует мнение старика. Я бы выступил в роли ...м-м-м, консультанта! Марк, будто и не слышал ничего:

- Что характерно для русской интеллигенции? (его взгляд, обращенный ко мне, говорил примерно: "Знай, сверчок, свой шесток.")

- А по-моему не надо доживать до седин, чтобы понять, что жизнь достаточно однообразна...

- Ах, ты ж, сучка. Однообразна! Экклезиаст в юбке. Я бы сделал тебе парочку однообразных движений, но слушать эту чушь...

- Однообразно что,- переспросил я, - чередование дня и ночи? Очереди? Человеческая пошлость? Что однообразно?

- Все предсказуемо, - проглотила эту наживку Вика,- а это достаточно скучно.

- Вы настолько знаете людей?

- Людей много, а мотивов значительно меньше, и они банальны.

Я рассмеялся старческим смехом:

- Хотите пари? Вы, иными словами, утверждаете, что в жизни нет сюрпризов? (На какой-то момент я хотел, было, раскрыться, но побороли искушение. Что мне - утирать нос Вике? У меня ставки покрупнее, чем эта кукла. Я вынул из кармана руку, зажатую в кулак:

- Угадайте, что у меня в руке? Все переглянулись и заулыбались.

Вика начала:

- Но... вы восприняли это так буквально...

- Коробка спичек, - предложил кто-то.

- Мундштук, - предположил Марк.

- Валидол, - мстительно улыбнулась рыжая.

- Пуговица.

- Там ничего нет?

Очередь дошла до итальянца, но он промолчал. Тогда я разжал кулак. Все замерли и моя челюсть затряслась "в беззвучном смехе". У меня на ладони лежала пачка "Стиморол".

Как я понимаю Великого фюрера Адольфа Гитлера, который, едва заслышав слово "интеллигенция", хватался за пистолет! Когда все челюсти снова приняли обычное положение, я продолжил:

- Вроде бы сверхбанально. И не диковина. Другое дело - вы от меня этого не ждали.

- У вас развитое чувство юмора, - сказала Луиза, впервые за вечер удостоив меня взглядом. Она явно имела в виду мои вставные челюсти, а значит, я и ее убедил. Вика прыснула со смеху, так искренне и по-простецки, что я готов был ее расцеловать.

Вскоре итальянцы укатили на марковском "мерсе". В образовавшемся вакууме, я подсел к нему вплотную и сказал:

- Я рад за тебя. У тебя такие интересные друзья... Что у тебя еще слышно? Я же тебя полжизни не видел, а при них - спрашивать было неудобно...

- Ой, дядя Коля. Я такая свинья,- вздохнул Марк, и я понял, что самое время выпить. Он был уже более, чем тепленький:

- Я такая сволочь... Даже к тете Ларе не ...

- Не надо себя корить, Марик. Это жизнь такая. Ты хоть что-то успел, а я...

- Дядь Коль, да я тебе что угодно... (вот он, подходящий момент!)

Марик, - начал я не спеша,- У меня тут неприятность случилась. Я хотел недельки две побыть у моря... Когда я еще выберусь? Помнишь, ты мне обещал Дом отдыха ветеранов? Так вот, я все - документы, паспорт, пенсионное, все это дома забыл. Положил на столе, а потом только в поезде вспомнил...

- Не надо даже думать об этом. Один мой звонок...

Перейти на страницу:

Похожие книги

Кредит доверчивости
Кредит доверчивости

Тема, затронутая в новом романе самой знаковой писательницы современности Татьяны Устиновой и самого известного адвоката Павла Астахова, знакома многим не понаслышке. Наверное, потому, что история, рассказанная в нем, очень серьезная и болезненная для большинства из нас, так или иначе бравших кредиты! Кто-то выбрался из «кредитной ловушки» без потерь, кто-то, напротив, потерял многое — время, деньги, здоровье!.. Судье Лене Кузнецовой предстоит решить судьбу Виктора Малышева и его детей, которые вот-вот могут потерять квартиру, купленную когда-то по ипотеке. Одновременно ее сестра попадает в лапы кредитных мошенников. Лена — судья и должна быть беспристрастна, но ей так хочется помочь Малышеву, со всего маху угодившему разом во все жизненные трагедии и неприятности! Она найдет решение труднейшей головоломки, когда уже почти не останется надежды на примирение и благополучный исход дела…

Павел Алексеевич Астахов , Павел Астахов , Татьяна Витальевна Устинова , Татьяна Устинова

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Современная проза