Старик и ангел

В-третьих и главных, Сергей Григорьевич ни за что и ни по какой логике не смог бы согласиться, что к группе фантомов относится и медсестра Таня, возникшая неведомо откуда, умеющая летать на больничном белом халатике и выхаживать сложных кардиологических больных, так называемых совместителей, страдающих также хроническим холециститом, язвой двенадцатиперстной и многими другими болезнями. Включая, черт возьми, гиперплазию предстательной железы, которая делает проблематичной физиологию любви. Нет, никак Таня не была призраком или другим видом потусторонних сил. Любовь, правда, была странной, скоропостижной и непостижимой. Вдруг, когда уже и думать о таком почти перестал; когда уже возникли и отпали даже проститутки; когда расплылись и обесцветились воспоминания о редко случавшихся в среднем возрасте увлечениях; когда стало ясно, что любви-то и не было ни в молодости, ни потом; когда, в конце концов, жена из страстно желаемого сексуального объекта сделалась противником в рамках гражданского и жилищного права — вдруг любовь.

Да какая!..

Ведь не бывает же так!

А вот есть…

Миленький-любименький.

Тут открылась косая, застревающая в кривой раме дверь и вошла запыхавшаяся, вытирающая углом косынки пот с желтого лба, старуха.

— Готово, — торжественно объявила она, — транспорт на ходу! Давай, Григорич, еще тыщу за гостеприимство, и прощаться будем. Береги себя.

Она вытерла тем же углом косынки слезы и махнула обеими руками — иди, мол, не рви душу.

Вот он и народ, подумал Сергей Григорьевич, самый что ни есть народ в лице старой ведьмы, вот и это я встретил по дороге… По дороге куда? Или откуда?

А в дверь уже протискивался полковник Михайлов в полной боевой амуниции, в черном спецназовском комбинезоне, в шлеме с пластиковым забралом, с новеньким автоматом в руке, похожим на обрезок водопроводной трубы.

— Поехали, профессор, — сказал полковник, поднимая забрало, — к обходу надо в палату поспеть, а по дороге обговорим все наши дела. Накопилось дел-то…

— Да пошел ты на хер, полковник, — отвечал профессор, направляясь тем не менее к двери.

— Вот ты ругаешься, — укорил приятеля Михайлов, — а правительство удостоило тебя высокой награды в связи с семидесятитрехлетием со дня рождения и назначением вождем оппозиции… Вот медаль, возьми у меня в коленном кармане, а то неудобно наклоняться…

Глава двадцать вторая Еще одна сторона медали

За рулем американского военного вездехода сидел, конечно, Игорь Сенин — соответственно обстановке в сером городском камуфляже с еле заметными капитанскими звездочками на погонах. Черный его берет — по мировой военной моде — был подсунут под левый погон. В стойке для оружия между передними сиденьями торчали старые, времен еще Вьетнама, винтовки «M-16», сильно потертые и явно много поработавшие. Свой сверхсовременный автомат Михайлов положил на колени, а Игорь сдвинул направо назад большую кожаную кобуру со «стечкиным». Кузнецов однажды слышал рассказ об этом пистолете в какой-то телевизионной передаче, из которой узнал, что мощное это оружие пользуется большой популярностью у исламских террористов на Кавказе и в Палестине, высоко там ценится и считается частью образа настоящего богатого мужчины. Когда-то по штатной армейской комплектации к «стечкину» полагалась деревянная кобура-приклад, как к революционному «маузеру», но со временем и по мере распространения в криминальных кругах появилась обычная кожаная кобура…

Вообще Сергей Григорьевич при своем абсолютно мирном и сугубо профессорском облике — лысина с седой непричесанной бахромой вокруг, очки, сутулость, поношенные твидовые пиджачки, оставшиеся с золотых кембриджских и массачусетских лекционных времен, — при всем этом имел вкусы и интересы, скорее подходившие какому-нибудь романтическому подростку или взрослому недорослю из мелких служащих, компенсирующему свою реальную третьесортность: он интересовался оружием, мощными скоростными автомобилями, вечерами — иногда за полночь — смотрел на своем компьютере пиратски скачанные из Интернета американские боевики с лютым мордобоем и бесконечной стрельбой, для которой в настоящей схватке не хватило бы никаких обойм… Более того, психология профессора Кузнецова постепенно приобрела соответствующие черты. Он считал, что добро должно быть с кулаками (совершенно не помня, какому поэту принадлежит эта антихристианская формула), и всегда одобрял силовые решения всех международных проблем, о которых узнавал из вечерних новостей прежде, чем запустить очередной фильм… А ведь в быту был добрым и даже сентиментальным человеком, сильно плакал, когда померла оставленная ему женою под присмотр собачка Белка, и очень сочувствовал нищим, которым почти всегда, даже перед пенсией и до зарплаты, подавал мелкие деньги…

Но Добро с кулаками, армейскими «кольтами» и «береттами», помповыми «ремингтонами» и прочим страшным железом — словом, Добро в виде Брюса Уиллиса или Стивена Сигала, то и дело сворачивающих одним движением голову Злу, чтил.