Старики и Бледный Блупер

В кошмарных снах раз за разом я вижу эти сцены, но всегда — одни и те же. Ковбой лежит на земле, с простреленными ногами, отстреленными яйцами, без одного уха. Пуля, пробившая щеки, вырвала прочь его десны. Снайпер, засевший в джунглях, отстреливает от Ковбоя кусок за куском. Снайпер уже изувечил Дока Джея (Джей — от «джойнт»), Алису и салагу Паркера. Ковбой поубивал их всех выстрелами в голову из пистолета и пытается застрелиться сам, но снайпер пробивает ему руку. А потом снайпер начинает отстреливать от Ковбоя куски, чтобы остальные в отделении пошли за Скотомудилой и попытались его спасти, а снайпер тогда получил бы возможность поубивать все отделение, и Ковбоя тоже.

Каждую ночь наступает момент, когда Ковбой глядит на меня застывшими от страха глазами, и тянет ко мне руки, будто хочет что-то сказать, и я выпускаю короткую очередь из «масленки», и одна пуля попадает Ковбою в левый глаз и вырывается наружу через затылок, выбивая смоченные мозгами куски волосатого мяса…

Когда убьешь кого-нибудь — он навеки твой. Когда погибают друзья — тебе никуда от них не деться. Я как дом с привидениями; во мне обитают люди. Каждый раз, когда мне снится Ковбой, этот кошмарный сон завершается страшным разбрызгиванием крови, и я просыпаюсь в холодном поту, мне хочется вопить, но я боюсь выдать свою позицию.

А сейчас я на другой стороне планеты, и о насильственной смерти тут каждый день не думают. Я в канзасских полях, где погода — Бог, а зреющая пшеница — жизнь сама.

Если верить ржавому почтовому ящику, родители Ковбоя живут в старом доме на колесах «Уиннебаго». Дом на колесах похож по форме на разрезанную буханку, и выкрашен так, чтоб совсем похоже было.

Справа по борту — небольшой амбар и загон для скота. В загоне стоит прекрасный белый конь.

Я ступаю ногой на треснувший шлакоблок, который тут вместо приступки. Стучусь в алюминиевую дверь, конь Ковбоя глядит на меня из загона и фыркает.

Женщина открывает дверь и приглашет меня войти.

Родители Ковбоя — фермеры-единоличники. У фермеров обязательно принято приглашать гостей поужинать — обычная норма поведения. И не принять приглашения неприлично.

Я был Ковбою другом, и потому мама его готовит любимое блюдо Ковбоя: чили с оригинальными техасскими приправами для чили производства «Гордон Фаулер'с». В чили полно всяких острых мексиканских штучек.

Никто не произносит ни слова, когда мама Ковбоя накрывает место к ужину и для него самого.

Миссис Ракер говорит: «Он вечно глаз не мог оторвать от какой-нибудь книжки про Техас. Мне кажется, Джонни всегда хотел бы быть родом из Техаса. Почему — не знаю». Медленно помешивая чили, она говорит: «Он был такой хороший мальчик».

Когда мы усаживаемся за стол, мистер Ракер предлагает мне прочесть молитву.

Я склоняю голову и произношу: «Благодарим тебя, Отец небесный, за то, что даровал нам пищу сию. Даруй нам сил телесных в славе твоей. Аминь».

Муж и жена Ракеры говорят: «Аминь».

Едим. Я вытаскиваю из своей цивильной сумки ковбоевский «стетсон». «Вот, — говорю. — Надо, наверное, вам отдать».

Мистер и миссис Ракер глядят на перламутровый «стетсон». Он выцвел на солнце, истрепался, продырявлен осколками, и столько втерлось в него красной кхесаньской глины, что не отмыть. На нем все так же красуется черно-белый пацифик.

Миссис Ракер мотает головой. «Нет, — говорит она, и в голосе ее сквозит холодок. — Он теперь твой. Пусть у тебя остается».

Я засовываю «стетсон» обратно в мешок.

— К нам капитана прислали, — говорит миссис Ракер. — Он на солнце сильно обгорел. Я ему лосьона дала, чтобы смазал. Такой был милый молодой человек, разговаривал так вежливо. «Пропал без вести, тело не найдено», — вот что он нам сказал. Он сказал, что им было известно наверняка, что Джонни погиб, только тела не нашли.

Ничего не отвечаю. Думаю о том, что после того, что моя пуля проделала с головой Ковбоя, даже найди его тело — и то пришлось бы отправлять домой в мешке с ярлыком «останки, осмотру не подлежат».

Миссис Ракер говорит: «Как-то неправильно выходит, что он не тут лежит, не дома, где все свои». Глядит куда-то в сторону. «Мы долго-долго еще думали, что может, он еще жив, может, ошибка какая». Она вытаскивает «клинекс» из картонной коробки и сморкается. «На меня до сих пор иногда грусть накатывает. Я знаю, что так нельзя, но в душе моей — злоба. Злоба такая, что до могилы донесу. Я отдала им доброго мальчика, христианина, а они из него душегуба пропащего сделали. И тогда длань господня опустилась с небес и поразила его».

Мистер Ракер говорит: «Они нам врали. Кина про Джона Уэйна погубили моего сына. Эти умники-политики подвесили его на крюк, как кабана на бойне».

Миссис Ракер говорит: «Я знаю, что война эта плохая была. Знаю. Все мальчики там вели себя плохо. И все же он был мне сыном, и я горжусь им. В Джонни было все хорошое, что есть у нас в стране».

Мистер Ракер говорит: «А твои где живут, сынок?»

Я отвечаю: «В Алабаме, сэр».

— Фермерствуют?