Старина и новь Магриба

Вместе с тем видно, как ему хочется, чтобы мы прониклись пониманием величия всех дел Мулая Исмаила, почувствовали аромат его эпохи. Для этого он приводит нас на большую площадь в старом городе, окруженную зубчатыми стенами, и показывает «домик для послов», в котором останавливались все иностранные представители при дворе султана. Значительная часть площади покрыта низкими каменными полутрубами. Это отверстия подземелий султанской тюрьмы. Мы не сразу это понимаем, что веселит нашего гида.

— Здесь содержались богатые пленники из Португалии, Испании, Франции и других стран Европы, — сообщает Мухаммед. — Их захватывали в основном пираты-мавры с атлантического побережья, которых Мулай Исмаил включал в свою армию. Число пленников иногда доходило до шестидесяти тысяч человек. Во всяком случае, тюрьма могла вместить столько на семи квадратных километрах своей площади. Вы можете осмотреть ее.

Спускаемся в темное, грязное подземелье, куда свет проникает только через видные на поверхности земли отверстия. Не особенно задержавшись внизу, спешим подняться обратно. Мухаммед улыбается, безмятежно восседая на одной из полутруб, ведущих в подземелье:

— Там, внизу, можно еще долго идти, можно пройти под всей территорией Мекнеса и еще дальше, так как катакомбы тянутся далеко в сторону Феса.

На вопрос, зачем нужно было султану строить «домик для послов» рядом с тюрьмой, получаем ответ:

— Так было удобнее. Через эти отверстия послы лично могли убедиться, сколько их соотечественников томится в плену, кто они и как им тут живется. Разумеется, султан был заинтересован в скорейшем получении выкупа за пленников. Ему для всего нужны были деньги — и для войны, и для строительства, и для торговли.

Мухаммед знает не только историю и не только Мекнес. Когда мы покидали город, он оказал:

— Вы уезжаете из аграрной столицы Марокко. Здесь в окрестностях основное производство оливков и пшеницы по стране. А центром туризма этот город стал прежде всего из-за своей близости к Фесу, а также Мулаю Идрису и Волюбилису.

Рассказав о Фесе и Волюбилисе, Мухаммед особенно подробно останавливается на Мулае Идрисе:

— Это священный город и начало всех начал для мусульман Марокко. В нем похоронен Идрис, правнук четвертого праведного халифа Али и дочери пророка Мухаммеда Фатимы. Вынужденный из-за преследований Аббасидов покинуть Мекку в семьсот восемьдесят шестом году, Идрис нашел убежище среди берберов ауре-ба, обратил их в ислам и заложил с их помощью Фес, ставший центром его государства. Однако вскоре он был отравлен по приказу багдадского халифа Харуна ар-Рашида. Но это не помешало росту могущества Феса, которым стал править сын Мулая (владыки) Идриса — Идрис II, матерью которого была берберка. И хотя в дальнейшем династия Идрисидов не смогла объединить всю страну под своей властью, она держалась до девятьсот семьдесят четвертого года, во многом благодаря вере местных мусульман в божественную благодать (барака), передаваемую по наследству в потомстве пророка.

Естественно, что в Марокко чтут Мулая Идриса как основателя первого арабского государства и первой арабской столицы страны, как проповедника ислама и как потомка основателя ислама. Именно поэтому город Мулай Идрис — запретный для немусульман. Ежегодно в сентябре он становится объектом паломничества (муссем), сопровождаемого различными празднествами, обрядами, в частности жертвоприношениями рогатого скота, джигитовкой и весьма прибыльной торговлей.

Исламоведы считают, что муссем, провозглашаемый в честь первого арабского правителя и святого в Марокко, в то же время вобрал в себя и кое-что от «первобытного берберского язычества».

Арабы и берберы

В Фес мы ехали на такси, которым управлял веселый Нашит. Он словно стремился оправдать смысловое значение своего имени («активный, деятельный» по-арабски), всю дорогу не умолкал, смеялся, а когда тема для разговора иссякала, принимался громко петь. Пел он почти без слов, начиная с тихого мычания, а затем переходя к более внятному мурлыканью одному ему понятной мелодии, внезапно взрывавшейся протяжным переливом на двух-трех нотах гортанного выкрика. Сначала мы, слыша это, вздрагивали от неожиданности, потом привыкли. Нашит широкоплеч, коренаст, с большими рабочими руками, крупной, массивной головой, почти курносый, с загорелым лицом. Скорее темный шатен, чем жгучий брюнет. И нет у него ни оливковой смуглости, ни слегка заостренных черт, обычно присущих африканским арабам. Вполне сошел бы за уроженца юга Европы. Но говорит он по-арабски, причем на языке, близком к литературному. Ловко управляя машиной, он успевает и вокруг посматривать, и на нас взглянуть, заметив наше внимание, и широко улыбнуться.

— Нашит, ты араб или бербер? — спрашиваем мы.

— Я бербер, как многие живущие в Мекнесе. Все они говорят на ташелхите. Это и мой родной язык. Но по-арабски мы тоже говорим. И к тому же все мы мусульмане и марокканцы.