Старинные рождественские рассказы русских писателей. Сборник

Вот я прислушиваюсь внимательно, долго. Все тихо.

— Ушли, Савич?

— Вестимо, ушли. Нешто они не понимают, что с нами знаться-то не шутка? — отвечает Савич уже веселее и увереннее.

Все тихо. Но я еще не могу прийти в себя. А лес, как и раньше, выглядел мрачной, непроницаемой громадой. Вдоль дороги тянутся, как зубы крепостной стены, вершины деревьев. Звезды, похожие на бриллианты, вставленные в темную оправу небесного свода, начинают чуть-чуть бледнеть. Утро близко.

IV

— Однако Яков долго не едет, — произнес я, когда Савич подошел к повозке.

— Далече!

— А что, если его съели волки?

— Ну вот, далось вам одно! А ведь и струсили же вы… а? Вот бы вам и елка… и мамы бы не увидали. Что, жалко было мамы-то?

— Жалко.

— Небось, и забыли о ней совсем… за себя дрожали… так ведь?

— Нет, не забыл… только…

Вдруг до моего слуха донесся протяжный металлический гул. Я остановился на полуфразе.

— Что это, Савич?

Он тоже прислушивался.

— Э, да ведь это благовест, барчук! — воскликнул он, снимая шапку и крестясь.

— Откуда?

— А из деревни. Тут недалече, за болотом деревенька. Болотница — так и прозывается. Это к заутрене, барчук. Рождество настало… А вы еще боялись. Нешто Господь допустит христианской душе погибнуть под Рождество!

Я снял шапку и перекрестился. Гул сначала был редкий, раздельный, но потом перешел в сплошной.

— Отчего же Яков в Болотницу не поехал, если она так близко? — обратился я к Савичу.

— Проезду нет. А вот что, барчук, давайте-ка петь святую молитву. Это будет лучше.

И мы запели «Рождество Твое, Христе Боже наш…».

Мы пропели три раза, когда Савич вдруг воскликнул, хватаясь за карман:

— Ахти, да ведь у меня никак свечка с собой есть! — Он ощупал и добавил: — Так и есть. Постойте, барчук, зажгу я ее перед Христом. Ничего, что нет иконы. Бог-то с небеси видит. Этакий же случай вышел, — продолжал он, — и не думал, что придется так, в лесу, Рождество встречать!

— А я могу зажечь свои свечи, Савич?

— Нешто у вас есть?

— Много, и фонарики есть. Тут вот, в корзине.

И вдруг у меня мелькнула мысль.

— Савич! Сейчас елку зажгу… хорошо? — промолвил я.

— В самом деле, барчук, — одобрил старик. — Вот-то будет у нас праздник… еще какой… совсем необыкновенный!

Я достал поспешно несколько свечей и фонариков, развесил на маленькой елочке, опушенной снегом, и зажег. Она отливала серебром и походила на какую-то сказочную елку. Я забыл и волков, и мороз, и тревогу и, довольный и счастливый, любовался елкой.

Мы опять запели молитву. Еще мы ее не кончили, как послышался топот, и вскоре показался Яков.

Он в изумлении остановился перед неожиданным зрелищем и, вдруг соскочив с лошади, снял шапку и запел вместе с нами.

Много раз бывал я на богатых елках, но ни одной не покидал я с таким грустным чувством, как этой — простой елки в лесу… Я чуть не заплакал, когда пришлось ехать.

— Савич, подождем еще!

— Нельзя, барчук, почта — дело казенное! И так опоздали. Да вот домой приедете, не такую елку вам сделают.

Да, дома елка была богато украшена, но она не нравилась мне теперь. Богатая, но совсем обыкновенная, а та… И я с тоской думал об елке в цaрстве зверей.

Двадцать лет прошло с тех пор. Но и теперь, вспоминая рождественскую ночь в лесу и маленькую импровизированную елку, я чувствую удовольствие и отраду на душе. О, я нисколько не жалею, что все это так случилось!

1886

Неизвестный автор Замаскированный

Обольяниновы ждали к себе гостей. Хозяйка дома, молодая блондинка с карими глазами, еще с утра хлопотала относительно ужина, которому во что бы то ни стало хотела придать малороссийский характер, именно устроить такой же самый ужин, которым угощала ее подруга по Смольному институту Саша Короленко за год перед тем в Москве в Рождественский сочельник. Тем не менее все хлопоты Сусанны Николаевны (так звали m-me Обольянинову) встречали бесконечное число препятствий: повар, старый крепостной, не знал ни одного малороссийского кушанья, а относительно кутьи и циты[1] высказал такой протест, против которого не устояли никакие настояния Сусанны Николаевны; старик дворецкий еще с утра начал ворчать, что в сочельник у русских православных людей едят постное и Богу молятся, а не созывают гостей; что же касается женской половины, то там поднялся целый вопль и плач с бесконечными причитаниями о том, что хохлацкие порядки только в соблазн вводят и до путного не доводят, а вот-вот да и будет какое-либо несчастье в доме. Как бы то ни было, несмотря на протесты и причитания прислуги, к вечеру был сервирован у Обольяниновых ужин, правда, не в малороссийском вкусе, но с довольно аппетитным меню и с довольно порядочным запасом вин, привезенных из соседнего губернского города В-а.

— Ты Задорского пригласил? — спросила Сусанна Николаевна мужа, господина уже пожилого, сумрачного и малоразговорчивого.

— Я у него был, — ответил нехотя Обольянинов, — обещал сам приехать да еще привезти с собой какого-то монаха из дальнего монастыря, — добавил он с досадой.

— Какого монаха? — с любопытством спросила Сусанна Николаевна.