Старинный лад. Собрание стихотворений (1919 - 1940)

«Это была прекрасная супружеская пара», – вспоминал Измайлов. Супруги очень любили друг друга, что видно из дневника Софьи Алексеевны, который она вела, порой со значительными перерывами, в 1926–1940 гг.^* Несмотря на камерность и даже интимность многих страниц, он заслуживает хотя бы частичной публикации. Наиболее подробные записи относятся к 1926–1929 гг., до первого ареста мужа, и к 1931–1933 гг., периоду его ссылки. Судя по ним, Копланы, внешнюю сторону жизни которых можно определить выражением «скромно, но достойно»^*, старались дистанцироваться от «будней советской недели». Замкнутый от природы, Борис Иванович с головой ушел в работу, а круг его личного и эпистолярного общения определялся преимущественно профессиональными интересами. Кроме упомянутых выше это «пушкинодомцы» во главе со старшим ученым хранителем и «домовым» Б.Л. Модзалевским, московские музейщики и архивисты Н.И. Тютчев, К.В. Пигарев, Н.В. Арнольд, А.Н. Греч, киевский библиограф В.И. Маслов, свидетели прошлого вроде А.Ф. Кони и С.Д. Дрожжина, которые через него передавали в Пушкинский Дом свои архивы или материалы из них^*. Ни с «формалистами», ни с «марксистами» он почти не общался. Неотъемлемая часть жизни – книги любимых поэтов, гравюры и рукописи. Недаром на экслибрисе Коплана приведена пушкинская фраза о книгах: «Со мной они живут»^*.

А дома что? В старинных переплетах
Столетием взлелеянные томы,
И на столе рабочий беспорядок,
И по стенам старинные портреты,
Дневная и ночная тишина.

Другой отдушиной стали стихи. После молчания, которым были встречены «Стансы», Борис Иванович, похоже, не прилагал усилий к публикации плодов своей музы, хотя иногда записывал их в альбомы знакомых. То, что он писал, было публикабельно до второй половины, если не до конца 1920-х. Влияние любимых поэтов конца XVIII – начала XIX веков здесь почти не чувствуется, влияние современников тоже. Исключение – Блок, которому посвящено первое стихо­творение «Стансов» «Кладбище над морем»; перепечатанное в 1982 г. в «блоковском» томе «Литературного наследства» в подборке «Блок в поэзии его современников», оно стало первой посмертной публикацией стихов Бориса Ивановича. «Прав Коплан: из современных поэтов он (Блок – В.М.) – “единственный”», – записала в дневнике в ночь с 20 на 21 августа 1921 г. его сослуживица Е.П. Казанович – та самая, по просьбе которой Александр Александрович в начале того же года написал знаменитое стихотворение «Пушкинскому Дому»^*.

Во второй половине 1920-х годов Коплан часто ездил в командировки на розыски материалов для Пушкинского Дома. В августе-сентябре 1926 г. он побывал в Твери, Торжке, Новоторжском и Старицком уездах, разыскивая архив и библиотеку Львовых; в феврале 1928 г. в Москве (с заездом в Мураново), откуда привез подлинное письмо Пушкина; в сентябре-октябре того же года – в Казани, Ульяновске и Самаре, собрав много документов, а также в Тверской губернии, где в деревне Низовка проживал поэт С.Д. Дрожжин, завещавший Пушкинскому Дому свой архив; во второй половине декабря 1928 г. – в Торжке и Твери, откуда в канун нового года привез сборник стихотворений Пушкина 1829 г. с дарственной надписью Е.Н. Ушаковой; в сентябре-октябре 1929 г. – в Казани, Ульяновске и Самаре, где исследовал обширный архив Аксаковых, в итоге приобретенный Пушкинским Домом^*. «Прощай, Волга! Я видел тебя и утром, и вечером, и ночью – и всегда ты красавица: многоводная с многоцветными берегами»^*. Во время поездок Борис Иванович почти ежедневно писал жене, и эти письма, исполненные искренней любви и трогательной заботы, «новую Элоизу» ХХ века следовало бы издать в наше несентиментальное время. Но это еще и переписка двух ученых, живущих близкими профессиональными интересами. Потом Софья Алексеевна на основании этих писем составляла для мужа служебные отчеты.

Шахматовы не сразу приняли зятя «из простых». Однако Е.А. Масальская, сестра и биограф академика, писала 22 марта 1932 г. В.Д. Бонч-Бруевичу: «Сонечка была любимицей отца и вызывает всеобщее восхищение, а Борис Иванович сумел даже покорить свою тещу и стать искренно любимым зятем»^*. Софья Алексеевна, в свою очередь, не ладила с властной свекровью. «Помни, моя женушка, – писал ей муж 10 октября 1929 г. из Ульяновска, – мы с тобой – вдвоем; нам не на кого рассчитывать, кроме как на самих себя; вся наша сила – в крепкой, сознательной любви друг к другу… Мы с тобою замкнемся в нашей дружбе, которой нам с тобой будет всегда достаточно для перенесения и обид, и непонимания, и внешних разочарований. Кто отнимет от нас эту дружбу, побеждающую уныние? Никто».