Старомодная история

Отец Йожефа был банкиром, человеком рассудительным и дальновидным. Хотя он любил дочь не меньше, чем красавца сына, случай на балу он не воспринял столь трагично и ни к чему не принуждал дочь: насчет ее будущего у него были свои соображения; ну, а если сын теперь не торчит у казино, чтобы поглазеть на воспитанниц Доци и монастырской школы, так от этого одна польза, пусть и дальше играет на здоровье Евгения Онегина — все лучше, чем если б он впал в хандру из-за актрисочек из местного театра. В сознании дебреценского общества Йожеф оставался олицетворением братней любви и верности, городские семьи сконфуженно принимали к сведению, что он не реагирует ни на какие приглашения, а отцы, у которых были дочери на выданье, с раздражением поминали выходку Миклоша Отта; все участники бала словно бы ощущали личную ответственность за некрасивый эпизод. Позже, много позже, когда матушка была уже женой Белы Майтени, Ленке Яблонцаи и Нинон как-то разговорились о последнем, выпускном вечере в танцшколе и о романе между Йожефом и Ленке. «Знаешь, Ленке, почему он стал тогда в позу Онегина? — сказала Нинон матушке. — На том злосчастном маскараде не меня оскорбили. Оскорбили его сестру. Его кровную сестру, которая, собственно говоря, все равно что он сам — то есть, по существу, его самого. К тому же он вообще терпеть не мог Отта с его дворянской спесью, да и всю здешнюю публику за то, что они все дворяне, даже прадед твой, Ансельм, который селедку собственноручно развешивал. У нас тогда были только деньги, и Йожеф, честно говоря, рад был такому великолепному поводу дуться на весь мир. Не знаешь ты моего брата, радуйся, что он на тебе не женился. Йожи наказывает, Йожи милует, Йожи вершит суд праведный, Йожи не говорит, а изрекает. Йожи не в банке бы служить, хоть он и хороший экономист, — Йожи, собственно говоря, идеальный судебный исполнитель». Дневник Беллы Барток сохранил эти слова Нинон, сопроводив их соответствующими испуганными комментариями.

В 1900 году, когда состоялся достопамятный выпускной вечер, Ленке Яблонцаи вступает в шестнадцатый год своей жизни. В тот вечер — хотя экзаменовался тогда самый младший возраст — у преемника Кароя Мюллера можно встретить всех, кто обладает в городе хоть каким-то весом; вдоль стен чернеют мамаши и тетки, мужчины толпятся возле буфета, пробуя всевозможные яства, присланные на бал семьями выпускников; напитков тоже вдоволь. Если б в эти масленичные дни кто-нибудь захотел взорвать в Дебрецене бомбу, лучшего момента и лучшего места не найти: в одном зале здесь вся городская верхушка. У преемника Мюллера издавна заведено, что с согласия родителей, чьи дети обучаются в танцклассе, на выпускной вечер приглашается и посторонняя публика; здесь, например, прежние выпуски, с мужьями, женами, уже принятые в обществе; они наблюдают за вылетом нового поколения, улыбаясь трогательной серьезности еще вчера считавшихся детьми барышень и кавалеров. В свое время и Йожеф, как и Нинон, учились танцам у преемника Мюллера, так что появление их в зале не должно было бы, собственно говоря, произвести такой фурор: что в том такого, коли здесь нынче «весь Дебрецен». Но за несколько лет это первый случай, когда Йожеф и Нинон вышли в общество. Ленке Яблонцаи знает всех присутствующих, хотя бы в лицо; знает она и Йожефа; она давно установила, по замечаниям Бартоков, на прогулке, на мессе, кто есть кто; лишь об одном она не знает, кто это такой, — о молодом человеке, который входит об руку с Нинон. Ленке Яблонцаи и в восьмидесятилетнем возрасте помнила белокурые волосы жениха Нинон, его мечтательные глаза; будущий зять Йожефа походил на какого-то лермонтовского героя, и никого бы, наверное, не удивило, если бы он заговорил по-французски, а не по-венгерски. Отец Йожефа в величайшей тайне от всех соединил судьбу дочери с судьбой одного из самых блестящих, самых нищих и самых родовитых юношей Будапешта; женившись, бедняга получит примерно столько же свободы, сколько ее у попугая в зимнем саду Нинон: ее отец не любил неясных ситуаций и не желал — уж если ему выпало быть отцом дочери, обиженной и природой, и обществом, — стать к тому же отцом разоренной, ограбленной дочери.