Старомодная история

В том, что близкие отношения меж ними возможны лишь дома, в Дебрецене, где из окошка видна Большая церковь, где вокруг привычные люди: Йозефа Хейнрих, Мария Риккль, Мелинда, Ольга, Бартоки, — супруги окончательно убеждаются в Венеции, куда Бела Майтени прибыл, страдая от боли, источник которой был таков, что он просто не мог говорить о ней жене — которая притом настоящей женой-то ему еще не была. Венеция матушку околдовала, привела в какое-то лихорадочное возбуждение: это была точь-в-точь одна из тех сказочных стран, какие она придумывала для себя в детстве как утешение и защиту от Хромого; она настроилась целыми днями бродить по городу, заходя в музеи, в соборы, на рыбный базар, она жаждала увидеть фабрику на острове Мурано,[159] и Лидо,[160] и кладбище, посидеть на площади Святого Марка, побродить по Мерчерии.[161] Однако Майтени уже на следующий день после приезда вынужден обратиться к гостиничному врачу, который прописывает ему компресс на больное место и рекомендует несколько дней полежать в постели; у врача, по всей очевидности, складывается вполне определенное мнение о венгерской молодой паре — которая даже в общих табльдотах у Бауэра-Грюнвальда не может принимать участие, столь мучительным делом становится для Белы Майтени ходьба. Матушке приходится смириться с тем, что, хотя большая терраса их отеля выходит на Большой канал, хотя кругом снуют гондолы, звонят колокола, плывет музыка, хотя город обещает такие красоты, каких она, вероятно, никогда больше не увидит в своей жизни, — она даже на полчаса не может покинуть отель: ведь муж ее болен и за ним нужно ухаживать. Она не знает, что у него за болезнь, но предлагает свои услуги, на что Бела Майтени, пряча глаза, бормочет, что она ему все равно ничем не поможет и ухаживать за ним не нужно. С трудом поднявшись с постели, он собрался было освежить компресс; матушка взяла у него из рук сложенный вчетверо горячий платок, намочила его под краном, выжала и вернулась к постели, спросить, где же все-таки у него болит, куда положить платок. Бела Майтени, корчась от стыда, в отчаянии закричал на нее: господи, зачем она допытывается, он не желает ничего отвечать, пусть она оставит его в покое и пойдет в холл, там на доске полным-полно объявлений об экскурсиях, она так прекрасно умеет все устраивать, уверенно чувствует себя в любой обстановке, пускай купит билет и поедет осматривать город. Об этом и речи быть не может, протестовала матушка, если муж ее болен, она дождется, пока он поправится, и пусть он не ломает комедию, она уже ухаживала за больными, пусть он скажет, что с ним, и она наложит компресс: Бела все равно не знает, как его накладывать, только накаплет на кровать, все вокруг намочит. Унижение Белы Майтени достигает апогея, когда ему приходится сказать жене, чтобы она положила ему мокрый платок на воспалившуюся мошонку; пока он не встал на ноги, матушка сидела рядом, читала ему книги, которыми Ольга снабдила их на дорогу, меняла компресс, разглаживала подстеленное под мужа полотенце — руки ее были холоднее воды. Супружеская их жизнь, собственно, зашла в тупик, так и не начавшись. Когда Бела наконец обрел способность передвигаться без боли, у них оставалась еще неделя в Венеции, но оба уже нетерпеливо считали про себя дни до отъезда; муж совершенно не умел ориентироваться, он то и дело сбивался с дороги и в отчаянии останавливался в каком-нибудь крохотном переулке; матушка быстро соображала или угадывала, в какую сторону надо идти, и уверенно вела его за руку через толпы туристов. Бела Майтени плохо почувствовал себя и на экскурсионном пароходике, и матушка на ближайшей пристани сошла с ним с «Неттуно», предложила вернуться в отель и выпить пива. Брак их был расторгнут дебреценским судом в 1916 году; муж и жена доброжелательно и сочувственно пожали друг другу руки и, когда зачитано было решение о разводе, сказали друг другу: «Прости меня за все». Мужем и женой в подлинном смысле слова за все четыре недели их свадебного путешествия они так и не стали; Бела Майтени, который, увидев купол Большой церкви в родном городе, словно ощутил прилив свежих сил, впервые овладел Ленке лишь в их дебреценской квартире, в доме № 22 по Ботанической улице; и, овладев, не смел взглянуть на нее, мучимый ощущением, что этих усилий ему вполне хватило бы на то, чтобы убить ее, и что она лежит теперь на смятой постели, как жертва какой-то бесчеловечной жестокости.