Старомодная история

Ни Мария Риккль, ни Ракель Баняи не ждут от этого брачного союза ничего хорошего, а ведь боги, чувствуя, вероятно, некоторые угрызения совести, улыбались в тот день, когда он был заключен. Невеста — богата, удивительно хороша собой, жених искренне влюблен в нее, да и землю любит — если он чему-то учился в жизни, так, скорее всего, пожалуй, сельскохозяйственным работам, недаром же он столько времени провел в Паллаге, поместье Яблонцаи. Обладай хотя бы один из двоих каплей трезвости и здравого смысла, они избежали бы того, что ожидало их впереди. Однако Сениор, который способен дать разумный совет и который, в отличие от всех прочих, беспристрастен, в это время уже стремительно катится вниз, а купецкая дочь с сыном не разговаривает и не желает даже познакомиться с невесткой. Мария Риккль не привыкла бросать слова на ветер, и уж коли она заявила, что не допустит падшую кальвинистскую распутницу к своим порядочным дочерям, которых предстоит выдавать замуж, и что ее не интересует будущий ребенок, все равно, будь то внук или внучка, — значит, в дом на улице Кишмештер Юниору возврата нет. Первое время Юниор и не думает приходить из-за этого в отчаяние: Вена и Париж дают ему столько свежих впечатлений, а великолепно поставленное хозяйство Ракель Баняи столько денег, которым, кажется, числа нет, что 16 ноября 1882 года он записывает в дневнике: «С милой моей женушкой мы сидим и беседуем в нашей теплой комнате. Я счастлив и независим». В середине голубовато-серого листа он выписывает каллиграфическими буквами свое имя, под ним рисует цветок с двумя листочками, под цветком же идет подпись: «Милая моя Эмма!» На тот же самый лист дневника, и тоже в ноябре месяце, но уже в 1906 году 11 числа попадает следующий текст: «Какой мерзкой кажется жизнь спустя 24 года. Жена стала шлюхой, я убиваю жизнь в одиночестве». 16 ноября 1882 года, за два года и один день до рождения Ленке Яблонцаи, все это еще скрыто мраком неизвестности, Юниор пока купается в счастье и с легкостью, почти уже предательской, переносит и разлуку с парками, с Имре-Богохульником, и дурные вести, которые верная Мелинда-Гизелла регулярно поставляет своему изгнанному кумиру, о том, например, что Сениор уже не может передвигаться без палки, а когда ходит, как-то странно выкидывает вперед ноги. Земли Эммы, которые, как и та часть, что принадлежит Эржебет, сданы в испольную аренду, приносят такой доход, что при некотором усилии состояние можно было бы не только сохранить, но и приумножить. Однако в жилы Кальмана словно ни капли не попало купеческой Ансельмовой крови: он предоставляет арендатору полную свободу, чего никогда не делала Ракель Баняи, и приезжает в Фюзешдярмат лишь отдохнуть от загулов. В Пеште жизнь куда интереснее, и, пока позволяет беременность Эммы, они оба участвуют во всех возможных развлечениях: посещают театр, оперу, казино, их можно видеть и на скачках, и за карточным столом, Эмма беззаботно встряхивает собранными в локоны волосами, вовсю кокетничает, хохочет в облаке тонких кружев, как Виолетта у Верди. Когда развлечения начинают их утомлять, они возвращаются в Фюзешдярмат; Ракель Баняи присутствует при появлении на свет Эрнё Яблонцаи — мальчик родился «преждевременный», Эмма носила его едва восемь месяцев. Бабушка принимает участие и в крестинах, и Эржебет восторженно нянчит крошечного племянника; из Дебрецена на крестины не приезжает никто, лишь отчаянный Лейденфрост, который был и на странной свадьбе и уже там отметил про себя необычную красоту Эржебет Гачари. После крестин Лейденфрост гостит у друга еще несколько дней, Ракель Баняи бдительно следит, чтобы он ни на минуту не остался наедине с Эржебет, от которой молодой торговец просто не в силах отвести глаз. Лейденфрост — католик и тоже родственник Рикклей, больше им не удастся ее провести, никто больше не вотрется к ней в дом под предлогом какой-нибудь «Хроники». Контакты между домами Гачари, Яблонцаи и Широ, которые нельзя прервать из-за Эржебет, ограничиваются с обеих сторон сдержанной вежливостью; Эмма оскорблена тем, что Ракель Баняи ее словно бы не замечает, а также тем, что едва может перемолвиться с сестрой несколькими словами с глазу на глаз — прокаженная она, что ли?! Кальман сочиняет на тещу ехидные эпиграммы и зачитывает их жене.