Старосольская повесть

— Здесь — ничего. Но если бы его сейчас же вон из этой грязи, на легкую пищу, в чистую постель, в иной воздух, чтобы за ним ходили, — тогда, может, и вытянул бы. А так, без пророчества скажу — его песенка спета. Да и к чему такому жить?.. Однако я должен о здешнем остроге нынче же в губернию отписать. Двенадцать покойников за пять дней — это уж слишком!

— А какие лекарства? — спросил Платон Павлович, когда дрожки уже въехали в город.

— Что лекарства? Надо бы водкой его натереть всего, на мягкое уложить, бульон, молотое мясо, вино давать… Но здесь-то это все зря окажется. Я вам говорю — песенка спета… Ну, я приехал, вот тут и сойду… Мое почтение! — И лекарь соскочил с дрожек.

Полковник поехал домой.

«Неужто я так ничего для него не сделаю? — думал он. — Я — Платон Акличеев, прославленная на всю гвардию когда-то бесшабашная голова, дам помереть в мерзком остроге человеку, что меня от смерти спас?.. Попробовать, что ли, как увезти его? Часовых, смотрителя подкупить… Вон у него и баба уехала — свидетелей меньше…»

Случилось так, что, против обыкновения, никто не пришел к обеду и полковник один сел за стол. Кушанья чередой сменяли друг друга, любимое токайское исправно наполняло большой бокал, а мысли Акличеева неотступно обращались к судьбе Жаркого. «Да ведь бегут же люди и не из таких тюрем, — рассуждал он. — Монте-Кристо хотя бы… Или это только в книгах? Так ведь тут не остров, а только что гнилой заборишко перелезть. Вот и деньги как раз есть, и ребята самые верные из дворовых найдутся… Может, тын этот ночью подпилить?.. Пожар устроить и его выкрасть? Неужели ничего не придумаю? Или удаль моя пропала?..»

И подвиги один другого хлеще вставали в памяти Акличеева. Вспомнил, как глубокой ночью похищал свою итальянку, взломав дверь, запертую ее мужем, и то, как голый, но в кивере и шпорах проскакал мимо дам, гулявших в Новой Деревне, и как на пари ночевал в кладбищенском склепе, и как лез на третий этаж по водосточной трубе, чтобы явиться неожиданно в будуаре некоей дамы… Да разве все перечтешь?

За последним блюдом полковник приказал кликнуть кучера и егеря, доверенных спутников прежних приключений, велел им запрягать дорожную коляску четверней да уложить в нее, кроме погребца с закусками и питьем, еще топор, пилу, веревки и одеяла.

Начало смеркаться, когда, положив в один карман деньги, а в другой на всякий случай заряженный пистолет, предводитель выехал со двора. Несмотря на выпитые две бутылки, он чувствовал себя бодро, держался молодцевато и задача рисовалась ему вполне разрешимой.

Когда проехали мимо последних городских домов и отстала наконец упорнее других лаявшая на коляску собака, он велел остановиться и ждать, а сам пошел пешком к острогу.

Сделав шагов сто по песчаной дороге, полковник запыхался, остановился и стал оглядываться. Место было пустынное и самое унылое. Впереди виднелся острог с его высоким частоколом и серыми тесовыми крышами. По одну сторону дороги далеко уходили ровные пустые поля, по другую — в полуверсте, группой оголенных деревьев с торчащей из-за них колокольней и куполом церкви, обозначалось городское кладбище.

«А коли и удастся, так вынесет ли он дорогу? Ведь всю ночь проедем. Может, это убьет его, а так бы выжил… — раздумывал Акличеев, вновь направляясь к острогу. — Но все равно, лекарь-то говорит: тут помрет обязательно… А коли откроется? Суд, черт знает что… Предводитель дворянства, гвардии полковник и такое дело устраивает… Э, что там трусить! Рискну в последний раз!»

У самых ворот острога он встретил смотрителя, шедшего куда-то с фонарем в руке.

— Надо мне, любезный, с тобой о важном деле потолковать, — сказал Платон Павлович.

— Рад служить вашей милости, да вот сейчас спешу больно.

— Куда же?

— На кладбище, могилы начальство велело к ночи рыть, трое еще у меня кончаются.

— Как же без отпевания, словно собак каких, зарывать?

Собеседники шли рядом по тропинке вокруг острожного тына и дальше полем.

— Заочно отпоют… А чтоб зараза не расходилась, приказано сряду и хоронить…

— Слушай, приятель, — сказал, разом решившись, Акличеев, — хочешь нынче же три тысячи рублей в руки?

— Шутить изволите, сударь, — приостановился смотритель острога.

— Зачем, вот деньги-то… — И полковник поднес к фонарю пачку ассигнаций. — Три тысячи, копеечка в копеечку. С ними и службу острожную побоку пустишь. Уедешь в другой город, своим домком заживешь…

— А что делать-то надо, ваше высокоблагородие? — спросил смотритель с явным волнением. И так посмотрел на Акличеева, точно сказал: «Грех ведь, коли смеетесь надо мной…»

— Есть, братец, у тебя арестант Жаркий. Он теперь помирает…

— Да, плох.

— Так вот, устрой ты так, чтобы я мог его нынче же в ночь отсюдова увезти…

— Как же увезти? Он арестант ведь… — сказал смотритель растерянно.

— Кабы не арестант, я б тебя и не спрашивал, и денег бы не давал… А какой тебе, сообрази, доход будет, коли он в ночь помрет, а утром ты его закопаешь?

Смотритель молчал. Они подходили к кладбищу.