Старость аксолотля

Я метнул копье, и копье попало. Он упал. Древко дрожало и качалось в стороны, когда он извивался и бросался на камни крыльца. Их поверхность потемнела, залитая медленно свертывающейся глазурью крови. Я стоял и наблюдал за разливом. Лещинский что-то лепетал на незнакомом мне языке. Наконец кровь хлынула у него изо рта, и он замолчал. Хорусы двинулись вперед. Первая женщина, которая не была беременна, наклонилась над Дьяволом и вырезала ему сердце из груди. Она разделила его и раздала жаждущим. Они начали есть. Затем последовали другие, было еще много мяса. Я обошел широкой дугой их, нависших над трупом Дьявола, и зашел в каменную хижину. Рюкзак лежал у постели Тойфеля. Я нашел и вынул миску, вышел на улицу. В десятке метров ниже хорусы о чем-то перешептывались в тесном кругу, остатков тела недочеловека не было видно из-за этой толпы. Я отвернулся от них и запустил приложение. – Я убил его. Заберите меня, я не могу вернуться один. Я все знаю. В любом случае достаточно. Садитесь по этим координатам. Быстро. Как можно скорее. Это не Кротовая нора, это не Кротовая нора. – Я перевернул миску по указанию Блока и выстрелил вверх в темноту пучком сигнала. Сигнал пошел, и я подумал: спасение. Я подумал: выживу. Уронил миску. Кислота залила желудок, горячая кровь ударила в голову, кишечник скрутило в узел, мышцы свело в неконтролируемых спазмах, я не мог сдержать дрожь. Пришлось прислониться к каменной стене. Дыхание участилось, я начал потеть. Однако несмотря на стук крови в ушах, я слышал их топот, ритмичные шлепки по грязи. Я оторвался от стены и повернулся. Первыми подошли женщины. Та, что опустилась на колени, протянула мне нож. Я сжал каменную рукоять в холодеющей ладони. Сжал пальцы, крепко, очень крепко, это было ритуальное объятие, заключение союза с тем, кто проливает кровь. Потом спокойно, ровно, без колебаний провел лезвием по запястью. Она схватила меня за разрез, поцеловала в сустав, прижалась к ране. Я чувствовал ее теплый язык, влагу губ на коже, слюну, густую, может быть, уже и мою собственную кровь, вовлеченную в ритм ее глотков и сопения. Я с усилием задержал дыхание. Поднял взгляд, чтобы не смотреть в глаза ожидающих, тех неоплодотворенных женщин, которые хотят включить в лебеншпирали своих детей мои глаза, мое лицо и мой страх, хотя они не понимают, что такое эти спирали жизни, и не понимают до конца манипуляций Лещинского, благодаря которым они так быстро созревают, так быстро рожают и открывают в своем потомстве следующие поколения метавида в неудержимом уже спринте к цивилизации. Женщина отнимает губы от раны; другая встает на колени и причащается. Церемония продолжается. Мое зрение затуманилось. Я крестил своей кровью их нерожденных детей. Кто-то поддерживает меня, потому что я теряю силы. Присоединяются следующие, женщины и мужчины, те привилегированные, чья сперма обладает величайшей силой передачи человечности: из одного глотка – десять, двадцать сыновей и дочерей. Отсюда выйдут полчища, здесь открывается щель будущего. Не знают, а желают. Не знают, а пьют. Или, может быть, они знают. Дьявольское семя. Я не могу оторвать руку. Хххххвх… Снова барабаны, теперь я их слышу, барабаны отовсюду, Ад грохочет в ритме моего слабеющего пульса. Кто-то поддерживает меня: воины с копьями во вторых руках – слева, и справа, и сзади. Но это не милостивая помощь, их объятия слишком сильны. Здесь едят богов. Воздуха! Метан омрачает мысли. А барабаны: кабабум, бум, ба-ба-бабумммммм! Следующий становится на колени. – Сердце ты, – шепчет он. И сосет. Насекомоиды вокруг моей головы, как спиральная вуаль, ореол проклятия. Я смотрю вверх, в темноту, в распростертый над нами плащ дендрофунгусных симбионтов. И тогда, и сейчас, и вдруг – вспышка, сияние, дыра; я вижу: впервые открывается мрак неба, небо Мрака лопается по швам, и с высоты падает прямо на меня невероятный свет.

Ноябрь 1997 – февраль 1998