Старовер

Мысль продолжать не стал, так как ни сам поэт, ни его стихи мне были неинтересны. Красноармейцев я так и не увидел, но не успела вдали затихнуть песня, как послышался приближающийся быстрый топот ног и чьи-то веселые звонкие голоса, а спустя минуту из-за угла вынырнула компания юношей и девушек. Не обращая на меня внимания, они торопливо прошагали мимо.

– Да быстрей вы! – подгоняла их одна из девушек. – Они скоро начнут играть, если уже не начали!

– Ну и что! – возражала ей другая. – Они каждый раз все одно и то же начинают играть! Вальс «На сопках Маньчжурии»!

Их разговор напомнил мне слова Коромыслова о духовом оркестре в парке, и я пошел в том направлении, куда умчалась веселая компания.

Уже издалека была слышна музыка духового оркестра. В музыке всегда плохо разбирался, но, проходя мимо пожилой пары, услышал слова, которые под музыку тихим голосом напевала женщина, и сразу понял, что оркестр играет.

– Белой акации гроздья душистые…

На подходах к летней беседке, где расположился оркестр, стоял народ, полукругом окружив площадку, на которой сейчас танцевало несколько пар. Ближайшие скамейки были все заняты – люди сидели и слушали музыку. Среди людей туда-сюда сновали разносчики, продавая пирожки, леденцы, сибирские крендельки – каральки, сладкие и соленые.

Какое-то время слушал музыку и смотрел на танцующие пары, потом развернулся, пройдя сквозь толпу, вышел на широкую аллею. Идя, подумал о том, что, может, мне сходить еще по одному адресу насчет жилья. Желания особого не было, но и делать мне в парке было нечего. Так и не решив окончательно, что мне делать, просто пошел по аллее, как вдруг неожиданно услышал французскую речь и резко повернул голову в ту сторону.

На языке Гюго и Дюма вели беседу две сухонькие старушки в строгих темных платьях с белыми кружевными воротничками, имевшие прямую осанку и живые глаза, в которых до сих пор жило детское любопытство. Именно такими взглядами встретили они меня, когда я, замедлив шаг, подходил к скамейке, на которой те сидели. Говорили они четко, не перебивая, внимательно слушая друг друга, и от их разговора веяло старомодной вежливостью.

Рядом с ними, занимая большую часть скамейки, сидела компания молодых людей. Эти грызли семечки и ожесточенно спорили о какой-то Натке, причем, судя по ожесточенности спора и повышенным тонам вопрос стоял как минимум о мировых глобальных проблемах, но все оказалось проще. Решался вопрос: если у Натки дома стоит пианино, означает ли это, что она мещанка? Если так, то не пора ли ей объявить бойкот всем коллективом? Я даже замедлил шаг, пытаясь понять смысл этого глупого спора.

В этот самый момент со скамейки поднялись пожилые дамы, которым, видно, надоело слушать галдящую молодежь. Я поравнялся с ними.

– В кафе? – спросила подругу одна из старушек.

– А la faim tout est pain, – ответила ей вторая дама. У нее было сморщенное, но при этом правильной формы, со следами былой красоты лицо.

«Голод – лучший повар», – автоматически перевел я в уме фразу с французского языка, а в следующее мгновение меня словно перемкнуло: как-то разом нахлынуло щемящее чувство тоски по той, потерянной навсегда, жизни. Фразы на французском, которые употребляли в разговоре идущие рядом старушки, стали для меня словно ниточкой, протянувшейся из этого времени в мое.

Поддавшись душевному порыву, несколько неожиданно для себя я заговорил с ними по-французски и со всей галантностью, какую смог у себя найти, спросил их, где находится улица Маркса. Они остановились как вкопанные, с минуту удивленно-внимательно оглядывали меня с ног до головы, потом одна из них сказала по-французски:

– Право, не ожидала. Внешность истинного пролетария, а прононс истинно парижский. Натали, что скажешь?

– Молодой человек, если ты, дорогая, заметила, при этом не чужд галантности. Вы не представитесь? – прозвучало это уже на русском языке.

Я вздохнул с облегчением, так как и так позволил себе слишком многое, поддавшись секундной слабости.

– Егор. Если уважаемые дамы не против, то мы потихоньку пойдем, чтобы не привлекать к себе излишнее внимание.

Старушки понятливо кивнули головами, и мы неторопливо пошли вперед, бросая друг на друга любопытные взгляды.

– Меня зовут Наталья Алексеевна, а мою хорошую подругу – Александра Михайловна. Мы дворянки, а значит, «бывшие», или ссыльные. Сами себя мы называем «декабристками», да, Александра? – та кивнула головой. – Живем в Красноярске уже третий год. Я это говорю, чтобы все было предельно понятно, а то люди разные бывают.

– Я человек простой и отношусь ко всем ровно и без предвзятости, лишь бы люди были хорошие. Сам я попал в эти края случайно. В настоящее время работаю в лавке кладовщиком. Так как в городе проживаю недавно, то решил прогуляться, а заодно присмотреть себе жилье.

Я думал, что меня сейчас забросают вопросами, но нет, этих женщин, похоже, отучили задавать лишние вопросы, хотя любопытство прямо горело у них в глазах. Сейчас для них я был человеком-загадкой.