Старовский раскоп

Антон натянул куртку, прихватил пачку сигарет из нового блока и ушёл в вечер и метель — гулять по городу. Погода, кажется, не очень располагала, но на погоду Антону было плевать. Чтобы ни о чем не думать — само то.

Он просто пошёл сквозь снег известным уже маршрутом — два двора, музей Революции, памятник вождю мирового пролетариата — на воздетой в светлое будущее руке сугроб, чахлый венок у постамента почти полностью завалило. Тридцать пять шагов по прямой, затем поворот. От поворота — бульвар в обрамлении едва пробивающих тьму фонарей. Небо белесое, снежинки лепятся в глаза, нос, тают на губах и щеках, лезут за шиворот, сигарета не хочет гореть, только шипит и чадит сырым дымком. Летит в сугроб урны. "Уууу-шшш-уууу, — подвывает ветер. — Иди домой, ссссспать! Ууу-шшшшш…." Упрямство заставляет двигаться дальше — хочется устать, как собака, промокнуть насквозь, до самых костей, продрогнуть, чтобы в гостиницу возвратиться свалявшимся пухом в подушке и не видеть больше этого убожества, и не знать про во сне тихонько поскуливающую девчонку на самом краю земли…

Ууу… шшш…

Мир был бы намного проще, если бы с самого начала учили, как, говорят, учили прежде: простецы — низшая форма разумного бытия в лучшем случае, в худшем — не слишком подходящий корм. Никаких угрызений совести.

Ууууууууу! Шшш!

"Домой, — толкает в плечи ветер. — Откуда пришшшел, ступай! Не рады тебе здесссь!" А то Антон не знал. Ему рады в единственном месте на свете — дома. Там тепло, светло, там на полках книги, жёнины статуэтки из необожженной глины, диски с музыкой, славкины модельки космических кораблей и машинки… А здесь что? Здесь ветер, тьма, холод собачий, и метель, метелища, вьюга белесая, до костей пробирающая…

— Ааааа! — закричали. Потонул вопль в метели, заглох. Если бы не тонкий пантерий слух… Кричал мужчина. Отчаянно кричал, словно бы в последний раз. Но дела простецов должны были быть Антону безразличны. Мало ли, кого режут в ближайшей подворотне, в снулом дворике имени Борцов Революции. Скажите, какой с этого факта интерес Антону? У которого у самого проблемы выше крыши? Ну?

Отшвырнул вторую не зажженную сигарету и рванул в подворотню. Поглазеть, наверно.

А в подворотне черное и гибкое билось с неопределенным, серым вроде бы, тяжелым… Подымая тучи снега, мусора, даже земли и мерзлой грязи. Этакая отчаянная грызня теней… В рампе театра… Что за? Антон, сквозь метель силясь понять, замер. И с этим замешательством фатально опоздал. Черное и серое разъединились, черное с утробным рыком откатилось в сторону, поднялось на четыре лапы, сделавшись просто огромным, и, плавно скакнув, исчезло в метели за поворотом.

Серое осталось лежать неподвижно, всё менее оставаясь серым и всё более — темным, оформляясь силуэт мужчины.

— Эй, Вы как? — окликнул силуэт Антон, уже подозревая, что ответа не дождется.

И не дождался. Осторожно подошел и опустился на колени. Неотзывчивость мужчины объяснялась просто — тот был мертв. Во всяком случае, пульса у него Антон не обнаружил, а растерзанное горло подтверждало самую черную антонову догадку. Помочь тут было нечем. Сначала, было, подумал: "О, помер. Надо же". Потом поглядел в лицо, припомнил — знакомое. А потом сообразил, что перед ним, в общем, говоря, труп, и нужно куда-то заявлять или кому-то докладывать, а убийца сбежал. Пантера, блин! Развелось в городе оборотней, что кур нерезаных! Приехать нельзя! То волки в какой-то там дозор хренов играют, то пантеры убивают людей, то… Лицо мертвого не зря показалось знакомым — теперь уже вспомнилось определенно. Младший "гопник" из "патрульных".

А потом Антон всё-таки испугался, пусть и запоздало. Видимо, холод и метель приморозили эмоции, и даже сейчас испуг пришёл обыденный, вполсилы.

Испугавшись же, Антон поднялся, опасливо заозирался по сторонам. Подумал еще — пора сваливать. Ничего хорошего не выйдет, если кто сейчас сунется… Достал из кармана телефон.

— Ингмар? Алло! Ингмар!

Ветер шуршал в трубке, приходилось повышать голос.

— Антон? Уф! Антон, что случилось? Ты знаешь, сколько сейчас времени? — дышал глава клана тяжко, как после забега на длительную дистанцию, и Антону сделалось неприятно, когда вдруг представил, чем там сейчас мог глава заниматься, который еще мужчина хоть куда… В столь позднее время…

— Знаю. И плевал я на время. У меня тут труп. Волка. Из тех, которые "дозорные". Еще тепленький.

В трубке раздалось непонятное — клекот ли, полузадушенное чертыхание.

— Ты сорвался?

— В том-то и дело, что не я. Не знаю, кто, но успел увидеть — пантера.

Снова свистел ветер, задувая в трубку — шипел зло. Довольно долго. Потом сквозь усиливающиеся помехи:

— Твоя пантера? Эта… Алина… или как её? Она сорвалась?

Прислушался к себе и через себя — к далекому островку чужого разума. Ни следа мрачного раздражения напополам с желанием хватать и грызть. А значит — спит. Тихим и мирным щенячьим сном. Если поднапрячься, можно даже залезть в её сон. С утра вон проводил уже опыт. Полюбовался на черно-белые сны пантеры-самки.

— Нет. Она далеко. И сейчас она спит.