Старшая сестра

Отец молчал, изредка тяжело вздыхая. Он сейчас почти не слушал Якова. Мысли, как и много раз за день, вернулись к старшему сыну — Юрию.

А Яшка продолжал:

— Убежден, есть во мне «искра божья» — талант какой-то есть… А вот к чему приложить его? Понять надо самому и решить…

Степан Петрович сказал беззлобно, устало:

— Не был бы ты на одной ноге, я бы тебе показал… Посыпались бы из глаз божьи искры… И тебе, и мне, наверное, полегчало бы…

3

Анна Федотовна с дочерью, приподняв один край тяжелого кованого сундука, подтолкнули под дно круглое поленце и выкатили его во двор.

Иринка лукаво посмеивалась: мать — руководящий работник, и вдруг допотопный кованый сундук!.. Просто смех.

Иринка заперла калитку на засов. Если мать сама о своем авторитете не заботится, то дочь не забывает о нем. Не хватало, чтобы кто-нибудь увидел, как председатель поселкового Совета возится с каким-то мещанским сундуком!

Анна Федотовна, тихо напевая, начала вынимать вещи: старомодную плюшевую шубу с маленьким лисьим воротником, атласный сарафан, о котором Иринка подумала: «На подкладку только и годен!» Взглянув на шубу, Иринка досадливо поморщилась: «И как я забыла, что у матери есть такая музейная шуба? А как она нужна была!» (Когда школьный драматический кружок ставил «Юбилей» Чехова, Иринка, игравшая роль старой чиновницы, выпросила шубу у школьной сторожихи и надела «горжет» из старой бараньей овчины.)

Потом мать достала вишневого цвета платье со стеклярусной вышивкой, два больших кашемировых платка. Все эти вещи она бережно развесила на протянутых через двор веревках. «Пусть попечется на солнышке, чтобы моль не съела». Особенно бережно мать расправляла на веревке черную суконную тройку отца. Иринка сидела на крылечке и старалась представить папу в этом черном узком и длинном костюме, а мать — в вишневом платье. Она ни разу не видела родителей в таких смешных нарядах.

Мать села на крылечко, задумалась. Она себя в вишневом платье хорошо помнила. Привез его муж из города, когда не было у них еще ни Лизы, ни Иринки. Скоро фасон стал немодным. Георгий Тимофеевич говорил, чтобы она перешила платье, а ей все недосуг было. «Перешью, Егорушка, беспременно перешью…»

— Мама, ты что-то сказала?

— Нет, не тебе… Где ты так поцарапалась? — дотронулась мать до ноги Иринки.

— А, малину расчищала.

Иринке очень хотелось, чтобы теплая рука матери задержалась хоть минуту на ее коленке. Мать справедливая, заботливая, но ласки от нее не выпросит ни тихоня Лиза, ни она сама, Иринка, такая хитруша и вьюн.

— Вот и ты скоро от меня уедешь, оставишь меня совсем одну, — сказала мать.

Иринка натянула на колено ситцевое в цветочках платье, ответила утешительно и весело:

— Ничего, мамушка, один год ведь только тебе одной-то придется.

— Кто это тебе сказал, что один год?

— Ну, а как же… Лизе ведь остается учиться в институте только год…

— А после она поедет работать куда нибудь еще дальше, за Москву.

Уголки пухлых губ Иринки иронически опустились:

— Как бы не так. За Москву!.. И совсем нет. Лиза приедет работать сюда, на наше торфопредприятие.

Анна Федотовна повеселела. А ведь в самом-то деле славно бы получилось. Лиза приедет инженером, будет работать. А она, пожалуй, дома посидит… Общественных нагрузок на ее долю хватит, а в поселковом Совете ей уже тяжело. Молодежь пусть поработает.

Анна Федотовна поднялась с крыльца. Иринка тоже пошла за ней к сундуку, взглянула в него и разочарованно протянула:

— Уже все-е…

Сундук был пуст. Впрочем, не совсем пуст — в углу его лежала картонная коробка, которую мать тотчас же взяла оттуда.

— А почему же тогда сундук был такой тяжелый? — спросила Иринка, сделав вид, что совсем не заметила, как мать вынула коробку.

— Сундук кованый, видишь, сверху и с боков железом обит — вот и тяжел.

Мать направилась в дом, Иринка было за ней…

— Иди принеси воды. Да вон, разве не видишь, платок кашемировый упал… Это твой будет, а тот, что висит, Лизин… Да не спорь… По величине-то они совсем одинаковы, только рисунки на них разные. Тебе поцветастее. Я уж твой вкус знаю — чистый попугай…

Посреди двора, поросшего кое-где молодой изумрудной травой, лежал кашемировый платок. Поле кремовое, а на кайме — цветы. Иринка растянулась около платка на земле. Платок ей нравился. Во-первых, громадный… Но дело не в громадности, а в цветах. Такие цветы, яркие и пышные, растут разве в тропических странах. Дальше — мотыльки… Они тоже ничего… а еще дальше — между цветами и мотыльками — высокие башни.

«Ну, а где же мама? И чего она не убирает свое приданое? Хватит, погрелось на солнце».

Мать была занята. Войдя в дом, она открыла картонную коробку. На миг с лица Анны Федотовны словно исчезли морщинки: оно оживилось, помолодело.