— Хорошо, — Топольский замялся: — И этих половину оставь, пожалуйста, — он указал взглядом на пачку облигаций займа, лежавших рядом с фотографиями. — Ты извини… но просто, чтоб таблицу выигрышей зря не ждать… ради интереса.
Лиза поспешно протянула ему облигации, проговорила устало:
— Бери или дели, как хочешь. — И тут же подумала с облегчением: «Ну, вот, и кончилось все!»
…Падали осенние листья, прячась в сухой обветшалой траве. Мысли унеслись к Иринке.
«Как я рада, моя сестренка, что у тебя все хорошо сложилось. Ты прямой дорогой шла к своему счастью. У тебя крепкая настоящая семья».
Горестная морщинка легла между густыми бровями Лизы. Она, старшая сестра, не сумела в личной жизни стать примером для младшей.
«Поправлять сделанную ошибку трудно, почти невозможно… Что же мне делать теперь? Годы идут… Нет, видно, не склеивать обломки, а строить новое, большое — вот что я должна делать. С трудом, с болью, но обязательно я должна строить другую жизнь», — думала Лиза.
Распахнулась тесовая калитка. Елизавета Дружинина порывисто шагнула во двор отцовского дома. Мать сидела на крылечке. Около нее лежали детские рукавички, клубок шерсти, пронзенный стальными спицами, книга, очки.
Анна Федотовна перебирала сухие головки мака.
— Решила нашим молодоженам посылку сделать. Иринка любит маковые пироги. Письмо я от нее вчера получила. Пишет: передай старшей сестре моей, что я ей счастья желаю и пусть она простит меня за один наш разговор летний…
Лиза оживилась:
— Так и пишет?
— Угу… Дела-то как… на работе? — спросила после паузы мать.
— Александровское предприятие мы на неделю опередили!
— Так…
Разговор оборвался. Мать вопросительно взглянула на дочь. Та опустила глаза.
— Я тоже письмо получила, мама. На, прочти…
Анна Федотовна не торопилась протянуть к письму руку, не спрашивала, от кого оно.
Лиза подумала, что мать скажет:
«Не вмешиваюсь я в эти твои дела… Разбирайся сама».
Но Анна Федотовна не сказала этого. Взяла письмо, поднялась, повернулась спиной к дочери. Читала она долго, как бы вдумываясь в каждое слово. Листок дрожал в ее руках.
Наконец мать бережно сложила письмо, отдала Лизе. На губах не надолго мелькнула улыбка:
— Любит тебя… Верит.
И прежним властным тоном Анна Федотовна продолжала:
— А профессор твой проживет! Те, кто рядом с собой других не замечают, в любви не нуждаются. И жалеть их нечего! — закончила она жестко.
— Мама! Я так рада — он приезжает сюда.
— Да, — покачала головой мать. — Он не из трусливого десятка, видать. — А твое-то сердце как? Не подведет тебя?
— Не подведет, мама…
Резкий осенний ветер залетел во двор, подхватил с крыльца черемуховый листок и унес его вдаль. Стало сразу холоднее.
Уходило бабье лето.