Старше (ЛП)

— Танцы… песни. — В моих словах не было смысла, но когда Рид был рядом, мне было трудно соображать, и лихорадка ничуть не улучшала ситуацию. — Там была музыка.

Он помедлил, матрас прогнулся под его весом.

— Хочешь, я включу музыку?

Мне удалось кивнуть.

Должно быть, я снова задремала, потому что поняла, что он вернулся, когда его кончики пальцев коснулись моих губ, а из динамика магнитофона зазвучал мой любимый диск «Gin Blossoms».

Я все еще сплю?

Я не знала, но какая-то часть меня не хотела просыпаться.

Его пальцы, как крылья бабочки, касались моих пересохших губ, и я страстно хотела вернуться в прошлое, когда наши губы были горячими и влажными, сплетенными вместе среди сжимающих бедра стонов, а он вдыхал пламенный свет в мою душу.

— Тебе нужно принять это. Тебе станет лучше.

Две крошечные таблетки покатились по моему языку. На вкус они были как горькие опилки, и меня передернуло.

— Вот, садись.

Его руки обхватили меня, помогая принять вертикальное положение. Пульс стучал в голове, как электродрель, когда я попыталась пошевелиться и привалилась к его плечу, мое тело было не сильнее потрепанного плюшевого мишки.

Рид был теплым, твердым и безопасным.

Я готова была жить с этой лихорадкой до скончания веков, лишь бы он остался здесь, со мной.

— Давай, Галлея. Глотай.

Его пальцы лежали на моей челюсти, закрывая рот, чтобы лекарство оставалось внутри, а затем край стакана ткнулся мне в губы. Я раздвинула их и выпила. Я проглотила таблетки, кашляя и отплевываясь, когда вода попала в мое воспаленное, пересохшее горло.

Он ласково водил рукой по моей спине, пока кашель не утих.

Отец уже давно не порол меня своим коричневым ремнем, поэтому я не вздрогнула от его прикосновения. Рид провел рукой вверх и вниз, а затем его ладонь легла на затылок и нежно погладила. Длинные пальцы перебирали мои спутанные волосы, а его вздох коснулся моего виска.

Когда он отодвинулся, мне показалось, что он засунул меня в морозильную камеру и плотно закрыл ее.

Но затем его слова донеслись до меня, снова согревая.

— Это ты снимала?

— Хм?

— Эти фотографии.

Я попыталась сфокусировать зрение, медленно поворачивая голову, чтобы посмотреть на него. Рид держал в руках стопку фотографий, которые я сделала в школе.

— Да, — прохрипела я. — Они дерьмовые.

— Нет. Они очень хорошие.

От этого комплимента по мне пронеслась еще одна волна жара.

— Я просто практиковалась.

Он молчал несколько секунд, но мне показалось, что целую вечность.

— В них что-то есть.

— Да. Куча дерьма.

— Галлея. — Рид снова замолчал, изучая каждую фотографию, словно это был редкий портрет, висевший на стене галереи. — Даже эта черника. То, как ты выбрала ракурс и размыла фон.

— Я была голодна.

Легкий вздох коснулся моего виска, напоминая о его близости.

Он отложил фотографии и отодвинулся.

Нет.

Он был нужен мне ближе. Я жаждала утешения.

— Останься со мной… — Я прижалась к нему поближе, уже чувствуя, как сон грозит утянуть меня в свои объятия. Прошло почти десять лет с тех пор, как обо мне так заботились. Когда мне было десять лет, я слегла с синуситом, из-за которого неделю провалялась с температурой. Бабушка была еще жива, и она заботилась обо мне. Она пела колыбельные у моей кровати, читала сказки и вспоминала старые истории, чтобы успокоить мой лихорадочный ум.

А потом она умерла.

Мой спасательный трос оборвался.

— Пожалуйста, — прошептала я, прижимаясь к нему поближе.

Рид застыл, услышав мою мольбу.

Ответа не последовало.

Я уже собиралась извиниться и забрать свои слова обратно, но через несколько секунд Рид опустил меня обратно на кровать и натянул одеяло на мое дрожащее тело, укутывая меня.

Я почувствовала, как он лег слева от меня. Не слишком близко, но достаточно, чтобы подарить мне тот самый покой, который я не ощущала уже очень долгое время.

— Прости… я солгала тебе… — заикаясь, пробормотала я сквозь головокружительное марево, вызванное болезнью, лихорадкой и Ридом. — Я ужасный человек.

— Не надо. Это в прошлом.

Я сглотнула ком в горле.

— Многое осталось в прошлом. Это не значит, что оно не имеет значения.

Кожаный ремень.

Злые, ядовитые слова.

Взгляды, лишенные любви, которые навсегда отпечатались в моем сердце, как клеймо раскаленным железом.

Эгоистичный обман хорошего человека.

Прошло несколько секунд тишины, прежде чем он ответил.

— Я не держу обид, Галлея. Я слишком стар для этого дерьма.

Он тонко напомнил мне о своем возрасте, и даже в своем болезненном состоянии я это понимала. Заставив себя кивнуть, я еще ближе прильнула к нему, прижавшись виском к твердой выпуклости его плеча.

— Та ночь ничего не значила… верно?

— Верно. — Ответ прозвучал натянуто, тихим шепотом, как будто он сам не верил в это.

Я облизнула губы, мои веки закрылись.

— Но… может быть, это могло что-то значить. Если бы я была старше… и не так сломлена.