Старший брат моего жениха

— Кириш, послушай, — мужчина запускает руку в свои светлые волосы, будто таким образом избегает резких движений. — Я ведь не хотел, так вышло. Виноват перед тобой, но прости. Я без тебя с катушек слетаю, столько глупостей наделал. Но я люблю тебя, слышишь? Люблю. Не могу я без тебя. Столько лет прошло, но не могу. Девушку напугал, все перепутал. Прости меня.

И еще кучу глупостей говорит, какими засыпал меня, жарко дыша в шею. Бр-р. Но действительно казался сумасшедшим, голодным каким-то, отчаявшимся.

— Симонов, вали отсюда. Проваливай, я не хочу тебя видеть! Никогда больше не появляйся, иначе убью тебя. Бог свидетель: убью.

Кира закрывает лицо руками и оседает, опираясь спиной на противоположную от Симонова стену. И сквозь преграду и слезы наружу рвутся слова:

— Уйдите, все уйдите!

Симонов — даже имени его не назвала — как-то очень по-детски жалобно шмыгает носом и, тяжело опираясь на руки, все-таки встает и идет к двери. Потом оборачивается ко мне и говорит:

— Извините, девушка, пожалуйста. Я не хотел.

Я киваю, и он выходит прочь. А Руслан, безошибочно угадав мои желания, тоже покидает квартиру.

Оставив нас наедине.

Виолетта

Есть вещи, от которых не убежать. Есть события, от которых не скрыться. Как ни прячься, не ныряй в самое пекло, не обзывай себя Виолеттой, далеко не уйти.

В первую очередь от себя самой.

Наверное, я знала, что рано или поздно это случится. Не так уж и спряталась. Но все равно видеть Олега перед собой — больно. Он, как напоминание, ожившая память. Человек, из-за которого я в этом дерьме и оказалась.

Вдруг мне становится так тошно. От себя, этой квартиры, Олега. От жизни своей дурацкой, поломанной.

А еще есть девочка, поразительно на меня похожая, носящая такое же имя. Законная дочь моего папаши. Принцесса, которой досталось в этой жизни все лучшее: хорошая семья, гордость отца, любовь матери. Ее жизнь могла бы быть моей, но, увы, вышло как-то иначе.

В детстве перед сном я каждый раз загадывала одно и тоже желание: пусть у меня будет папа. Пусть будет нормальная семья, а не… ну да бог с ним. Я давно уже не вспоминаю о своих глупых фантазиях. И даже появление в моей жизни отца ничего особенно не изменило. Не сумело изменить.

Потому что поздно.

Но он старается, и я позволяю ему играть эту роль.

А еще он дал мне свою фамилию, и я приняла ее не потому, что так сильно хотела ее носить или мне нужна была сатисфакция — нет. Мне и отец-то не сильно уже нужен, выросла из глупых розовых мечтаний. Мне просто нужен был шанс порвать с прошлым. И настоящим.

Еще немного, и я бы скопила нужную сумму и уехала в дальние края, где никто не знал бы ни о моем неуютном детстве, ни о слетевшей с катушек и спившейся матери, ни о том, чем занималась когда-то. Чем занимаюсь сейчас.

Шанс на новую жизнь, возможность прожить ее иначе — это все, что мне нужно от отца. И то немногое, что он смог мне дать. Спасение от себя самой.

Осталось совсем чуть-чуть, но… Олег Симонов — моя школьная любовь и человек, который утопил меня в этом болоте — снова вернулся.

Зачем?

Пусть на хер валит, дерьмо. Мне уже не восемнадцать — та девочка Кира умерла в сыром подвале, где ее мучили сутки, вытрахивая душу и гордость. И все из-за него, пусть он и думает иначе.

Я хочу, чтобы меня все оставили в покое. Пусть убираются к чертям собачьим в свои счастливые сахарные жизни. Нечего им тут делать.

Не могу больше все это терпеть, видеть никого не хочу. И я веду себя по-детски: закрываюсь от мира ладошками, а слезы текут и текут по лицу. Ну и пусть, я тоже живой человек, тоже имею право плакать.

Рядом шаги, бормотание, голос Олега. Я ничего не вижу и не слышу, не разбираю слов. Если так просижу до утра, их же не будет? Никого не будет?

Господи, пусть так.

— Уйдите, все уйдите! — выкрикиваю, давясь рыданиями, своей болью.

Как Олег узнал, где я живу? Неужели мать? Она ему сказала? Предательница… я же просила ее хранить секрет. Или отец? Он же тоже адрес знает. Может быть, он?

Устала. Чертовски устала.

— Кира… — меня легонько трогают за плечо, а цветочный аромат проникает сквозь все преграды, ломает барьеры.

Эта чистенькая умненькая девочка, которой так гордится наш отец… что она знает обо мне? О жизни моей? И нужны ли ей эти знания? Разве девчушки из карамельных замков должны пачкаться в моей грязи?

— Зачем ты вообще сюда приперлась? — вырываю из себя вопрос, бросаю прямо в лицо невинной крошке. — Убери руки, не трогай меня. Уходи, малышка. Просто уйди.

У меня совершенно точно истерика, и я задыхаюсь в этом цветочном облаке, тону в отражении своих глаз в чужих глазах на до чертиков похожем на мое лице. Она смотрит… по-доброму. Кто на меня так смотрел в последний раз? Обычно в чужих взглядах отвращение, похоть, восхищение, страсть, гадливость. У отца — вина. А у нее?

— Не плачь, Кира, — говорит и убирает влажные пряди просоленные слезами пряди с моего лица. — Не надо плакать.

— Ты зачем сюда пришла?

— Увидеться хотела, — пожимает плечами и садится рядышком. Просто увидеться.

Плечом к плечу.

— Могла в зеркало посмотреть.

— В зеркале я. А мне хотелось на тебя посмотреть, поговорить.