Старший брат царя. Книги 3 и 4

Игуменья пригласила Анику позавтракать, но тот сослался на далёкий путь и распрощался с обителью. До Вочнемской переправы Клим ехал верхом, заполненный переживаниями и воспоминаниями, а после полдника Аника кликнул его в свой возок.

3

Светило яркое солнце бабьего лета. В повозке под кожаным пологом с духотой боролись порывы ветерка, врывавшиеся в откинутые занавески. Чтобы не пылить хозяину, возницы других подвод поотстали, а стража, рассыпавшись, держалась обочин, поросших травой.

Аника с Климом сидели рядом на мягких, набитых сеном подушках, на всякий случай придерживаясь за подлокотники. Дорога была накатанная, ехали лёгкой рысью, но попадались неожиданные ухабины. Ещё до того, как трогаться, Аника сказал своему возничему пересесть с козел в седло на первую цуговую — предстоял разговор не для ушей челяди. Некоторое время ехали молча. Потом Аника спросил:

— Как Воскресенский монастырь?

— Ухоженный. Бабьи руки всюду заметны.

— Да, сёстры трудолюбивые, да и игуменья их в руках держит... Вот, Клим Акимыч, какая судьбина инокини Евдокии, коей на поклон ходили мы. Могущественная княгиня Евфросиния Андреевна создала в Горицах обитель женскую во славу княжеских родов Старицких и Хованских. А четверти века не прошло, как государь наш, племянничек княгини, сослал её сюда простой монахиней. Видал, какая она горем убитая!.. Я в Старицах бывал у неё, государыней принимала! Теперь же, когда у меня образок брала, руки ходуном ходили... Могло бы и по-другому повернуться — всю Россию в этих самых руках держала б! А? Сказывай, как мыслишь?

Клим без особой охоты возразил:

— Не слыхал я, чтоб княгиню Евфросинию в государыни прочили. Князя Владимира — другое дело, слухи ходили.

— Вестимо, о ней разговор не шёл, в уме держали. Призвали бы князя Владимира на великокняжество московское — вся власть у княгини Евфросинии. Сам князь властности не кажет. Сейчас во всём покоряется государю: тот отобрал вотчину, дал меньший удел — не возражает, сослал мать — ни слова в защиту. Говорят, в прошлом лете князь Иван Петрович Фёдоров и иже с ним на плаху пошли по доносу князя Владимира: ему князь Иван Петрович намекнул, мол, есть люди, кои хотят облегчить участь Старицкому княжеству. А князюшка по простоте душевной всё выложил царю!.. Наверное, и взаправду теперь государь смилостивился, к себе приглашает с матерью. Видать, вспомнил верную службу... Чего-то, я смотрю, ты в молчанку играешь! Разговор не по нраву, что ль? Аль боишься, донесу?

— Знаю, Аника Фёдорович, доноса от тебя не будет. А всё ж жизнь учит: говори, что знаешь наверное и что тебя касается. А тут — никаким боком...

— Ну что ж, правило хорошее. А всё ж бок для касания есть. Опять же говорят: много будешь знать — скоро состаришься. А я хочу больше знать, иначе в торговых делах нельзя. Открою тебе тайну: в каждом большом городе держу своих дослухов, кои слушают, зрят и мне доносят обо всём, а я решаю — касаемо это меня или нет. Важное до меня борзо бежит. Ты вон свои гоны вводишь по делам воеводства. А у меня давно есть, кое-что я раньше тебя знать буду. Вот так-то.

— Тогда зачем же я...

— Надёжности для, Клим Акимыч. И ещё: станешь больше знать, ведомо станет, что от чего зависит. Вот, к примеру: заметил я, как ты на инокиню Катерину смотрел... — Клим потупил взгляд и вцепился в подлокотники, хотя ухабов не было. — Теперь, пожалуй, мало кто помнит, что она племянница государыни Соломонии! А тебе, само собой, любопытно. — Аника многозначительно крякнул. Клим вопросительно посмотрел на него, купец отвёл взгляд и со вздохом сказал: — Прости, Клим Акимыч, это, как говорится, к слову пришлось... А я о ином хотел поговорить с тобой. Ты слышал что-либо об Изверге?

— В Священном писании...

— Не то! Сей час в наших землях людей смущает. Не слыхал? Так вот, его татем, чумой честят, другой раз вором новгородским именуют. При том при всём имени христианского доискиваться строго не велено. Прячется он будто в Новгородской земле под защитой архипастыря Пимена Новгородского, а по весям и монастырям ходят его люди — дети и слуги бояр да князей опальных, кои живы остались. Эти глашатаи возводят хулу на государя нашего, предрекают скоро конец царствования его, мол, грядёт истинный, законный великий князь Московский, имя его не всем открывается. Говорят, стража государева, шиши разные гоняются за смутьянами, одного изловят, а десяток новых появляются! Пойманных пытают жестоко высокие опричные начальные люди по-скорому, без писарей, коим потом приказывают записать: вор указал, что встречался с таким-то, ночевал там-то, деньги получил от того-то. Этот список у Малюты вон какой!

— Уверен, Аника Фёдорович, наших с тобой имён там нет.

— А оказаться там вон как легко — стоит не угодить какому-нибудь опричному князю... Я-то думал полюбопытствуешь, кто такой Изверг.

— Ты же сказал: не велено доискиваться.

— Тебе знать нужно. Это — первенец великого князя Василия Юрий Васильевич!

Долго они смотрели друг на друга, пока возок не забился на колдобинах и кони пошли шагом. Клим тихо сказал: