Старший брат царя. Книги 3 и 4

— Много ты детей наберёшь за свою жизнь. Из прошлого похода дочь привёл, теперь сына... В обучение возьму без залога. Но, не в обиду будет сказано, шалопутничать начнёт, выгоню. Не терплю бездельников. А деньги есть лишние, оставляй, пайщиком станешь, у нас с зятем дело разворачивается...

Ударили по рукам. Пригласили Фокея, опечалился он:

— М-мне б с-с тобой, д-дядя Клим...

— Со мной не выйдет... Я сам не знаю, к какому берегу меня прибьёт... А ты старайся, учись у Исая Никитича. Там, глядишь, сам гостем станешь, мне на старость утешением.

С этим делом порешили. Спросил Клим Исая о своих:

— Видел я Василису в ларьке на Пожаре. Кажись, ума, понабралась... Приглашал проведать нас со старухой, не пришла...

Дальше Исай отвечал неохотно, вокруг да около. Понял Клим: купец знает чего-то, но сказать не хочет. Тревожно стало.

Наутро пришёл на Пожар, стал в сторонке. Вскоре появилась Акулина, открыла ларёк. Сначала даже не признал. Помолодела, для своих сорока лет молодицей выглядит, румянец во всю щёку. Плат, шушун, летник новые, яркие, хоть к лицу, но не вдовьи. Немного погодя Василиса-Весела пришла. Повзрослела, расцвела, невестой выглядит. Акулина забрала корзины и ушла. Василиса осталась, всем улыбается, что-то говорит. Ребята другие лари обходят, около её крутятся, надо — не надо, а покупают у неё калачи.

Долго Клим кругом бродил, приглядывался, а вот Агафьюшки, младшей Агаши, не дождался. На людях показаться дочке названой не решился, а после полудня пошёл к ним домой, на Неглинную...

...Было много радости, но Климу свидание принесло больше печали. Не вышла навстречу Агафия Сергеевна, наречённая мать его. Зашёл он к ней в закуток за печью. Похудела она, пожелтела — краше в гроб кладут. С Петровок (пост в июне) пластом лежит, ноги отнялись, руки плохо слушаются. А сейчас от волнения слезами обливается, слова вымолвить не может, стонет лишь.

Постарался он её успокоить, уверить, что с Божьей помощью вылечит.

Ещё одна беда ожидала его: прошлый год за неделю до Преображенья (Преображенье — 6 августа) пропала неизвестно куда Агафьюшка. Тут Акулина принялась плакать и каяться, что эта её вина, она не уберегла девку, оставляла на целый день в ларьке. И ведь говорили ей, что возле ларька около Агаши увивались касимовские татары, а Агаша забавы ради вспоминала татарское речение, и скоро все удивлялись, откуда она их разговор понимает. А ведь эти татары смирные, услужливые, не подумаешь плохого. А тут не вернулась Агаша вечером с Пожара. Поискали, стражникам сказали, те на Арбат съездили. Говорили потом, что накануне ушёл караван с товарами в Касимов. С тех пор об Агаше ни слуху ни духу.

Про третью напасть Клим узнал на другой день. Пришёл он от Исая пораньше, принёс трав, настоек разных. Ноги, руки Агафьи пахучей мазью растёр, приготовил мятный отвар, напоил с мёдом. Вздохнула она полной грудью, почувствовала облегчение, благодарить принялась. Потом шёпотом, хотя никого дома не было, рассказала про беду: вдовушка Акулина влюбилась в недостойного молодца, стражника кремлёвского Сысоя.

— Ведь её бабий век-то уже кончился, — сокрушалась Агафья, — за сорок перевалило, а она, вишь, какая сдобная. Сысой-то лет на десять моложе. Сюда каждую неделю приходит. Стыдобушка на всю округу! Ему-то что, хмельного налакается и спать. Она голову потеряла, готова всё ему отдать. А он, я заметила, на руку не чист, денежки у неё потягивает. Я ей сказала, а она не верит, меня же ругает... Может, от него, окаянного, я и заболела... А про Василису особый разговор. Сысой её дочкой называет, подарки носит, а когда Акулины нет, ласкает девку, обнимает... Ласки-то у него не отцовские... С души прёт! Слава Богу, ты пришёл, отведёшь беду. Может, и меня на ноги поставишь, уйдём отсюда от греха подальше, перебесится Акулина, и вернёмся.

Слушал Клим Агафью, согласно головой кивал, но знал, не вылечить ему мать, может, потянет ещё месяц, другой. Ему же придётся отложить поход на Белозерье. А тут рядом будет стражник Сысой...

В этот же вечер произошёл тяжёлый разговор с Акулиной. Она пришла, пообедали. Клим, пообещав завтра прийти, собрался уходить. Акулина вышла проводить его, в сенях остановилась и спросила:

— Небось мать рассказывала про Сысоя?

— Сказывала.

— И про Василису небось?

Клим сокрушённо качнул головой.

— Осуждаешь?!

— Чего осуждать, Бог судья тебе...

Тут произошло неожиданное. Акулина бросилась к нему на шею, запричитала, обливаясь слезами:

— Климушка, родненький мой! Исстрадалась я в бабьем одиночестве, воровать счастье научилась. А тут подвернулся парень пригожий, речи льстивые... Вижу, догадываюсь, матери не скажу, а тебе откроюсь, обирает он меня помаленьку, а молчу, с собой поделать ничего не могу. Ничего ему не жалко! И понимаю, родненький, откажу ему в чём, бросит он меня, и опять одиночество...

Клим осторожно освободился от горячих рук вдовушки, усадил её на низкий ларь, квасу холодного зачерпнул, напоил, сам выпил. Уговаривал вроде как словами песни: «Не плачь, не горюй, все невзгоды пройдут, быльём порастут!» Потом от себя добавил: