Старт

Лавина преграждает путь твоему завтрашнему созданию. Оно — в тебе. Истинное. Уже сегодняшнее.

Оно никогда не оживет.

Верни его назад, спаси его. Спустя мгновение тебя не станет. И оно исчезнет вместе с тобой. Твое бессмертие обречено на смерть.

Верни его, создай его в том единственном времени, которое еще принадлежит тебе: в прошлом!

Последним усилием Скульптор уходит в воспоминание.

С трудом переводя дыхание, присаживается у края тротуара. Задумчиво оглядывает гипсовую фигуру. Есть еще возможность завершить ее. Начать заново.

Это хорошо, что ее не приняли на выставку! Если бы приняли, это было бы непоправимым несчастьем. Это было бы невозвратно: чего доброго, он бы еще вообразил, будто достиг совершенства!

Конечно, они не взяли скульптуру совсем из других соображений. Нет, не потому что она — ненайденное, а потому что она — поиск.

Поиску нужно преградить путь, прежде чем он преобразится в открытие — таков принцип старости. А комиссии обычно составлены из стариков разного возраста, даже, случается, из молодых стариков.

Белокосая лавина преградила путь ищущим шагам.

Комиссия, сама того не желая, оказала тебе услугу, самую лучшую!

Взрыв, толчок! Пробуждение внутреннего сопротивления.

Мешая тебе, враждебные силы тебе помогают.

Если бы ты не вызвал их к жизни, если бы они приняли тебя, как принимают экспонаты на выставку, ты так бы и остался на пьедестале, в застое. Одинокий среди мраморного эха выставочных залов.

Это хорошо, что ты вызвал противодействие.

Обратная связь — самый движущий из всех законов природы.

Препятствия толкают тебя вперед.

Удар заставляет двигаться.

И самое дорогое: преследования порождают сближение. Ты никогда не обрел бы такого преданного друга, как Мерзляк, если бы не эти горести непризнанного, отброшенного, клейменного.

Окружающая враждебность делает дружбу неразрывной.

Сколько сладких минут порождено огорчениями! Вот ты возвращаешься под вечер в свой бедный подвал, ты обижен, все безнадежно. И приходит друг. И ты делишься своим возмущением. И глотаешь опьяняющий напиток человеческого понимания.

Враждебные силы создают нас. Моделируют наши характеры из гранита.

Но если так, пользуйся всем тем, что мешает тебе. Преобрази разрушительную силу — в движущую.

Пусть лавина превратится в турбину.

У тебя еще есть две-три секунды. Ты еще мыслишь. Еще создаешь воображаемые образы. Ты все еще творец.

У тебя еще в запасе эта снежная платформа.

Последняя белизна.

Необъятная площадь твоего явления.

Создавай воспоминания. Придавай законченность незавершенным мгновениям. Совершенствуй их.

Лавина — гора из гипса. Набирай полные горсти и ваяй изображение самого насыщенного мгновения жизни, последнего, предсмертного мгновения. Воссоздай свое лицо и тело, когда в порывах и судорогах сольются в них воедино жизнь и смерть.

Нашел! Вот оно, отчаянно искомое: человек — борьба жизни и смерти.

Нет места отвергнутой статуе…

Тяжко, тяжко…

С каким тягостным теперь легкомыслием относился ты к считанным своим часам, как легко тратил их.

Как тягостна легкость недовершенного труда.

Как тяготит лавина неосуществленных возможностей.

Но впереди у тебя — вечность. Вечность, состоящая из двух-трех секунд, чтобы наверстать упущенное.

Двое приятелей доходят до многоэтажного жилого дома в стиле периода культа личности. Высокий каменный цоколь. Подозрительно сжавшиеся тюремные оконца. Холодная зернистая штукатурка — в горах бывает такой градуированный снег.

— Только глянешь — затрясет! — замечает Мерзляк.

— Пошли! — Скульптор направляется к своей мастерской.

С трудом тащат они тяжелую скульптуру по узкой витой лестнице. Давят бетонные перекрытия, Дневной свет едва просачивается сквозь решетку окна. Неповоротливая фигура не вмещается.

Скульптор взбешен: «Обезглавить ее!» Он уже замахнулся молотком.

Но друг останавливает его. Мерзляк благоговеет перед искусством, хотя, в сущности, мало что понимает в нем. Но самое главное ему доступно: личность творца.

— Во дворе есть место! — возглашает Мерзляк.

Тащат фигуру наверх. Теперь она еще тяжелее.

Эх, тяжела ты, неудача!

— Вон там, возле мусорных ящиков! — указывает Скульптор.

Они устанавливают статую прямо под одним из кухонных балконов первого этажа — пусть будет ей защита от дождя и от пыли выбиваемых ковров.

Но хозяйка с волосами, накрученными на бигуди, поднимает крик:

— Уберите это чучело! — А сама похожа как раз на чучело с нелепыми локонами на голове. — Ночью воры по ней заберутся прямо в квартиру!

— Они как увидят это пугало, так и разбегутся! — успокаивает ее Скульптор.

Непонятно, кого он имеет в виду: свое творение или эту женщину?

Приятели недоумевают: куда деть никому не нужную статую? Отовсюду ее гонят. Ее странные формы противоречат однообразным геометрическим линиям, скучным кровлям, стереотипным балконам, переполненным кухонной озабоченностью будней.

Фантазия возмущает обывателей.

И тут Мерзляк предлагает:

— У нас соединили несколько задних дворов, получилась площадка. Отнесем туда!

— Внутренняя площадь? Самое место для памятника глупости. Плечи снова сгибаются.

Молодые люди волокут свою тяжкую участь через задние дворы.