Стартует мужество

Соколов согласился. Вылетать решили после обеда, несмотря на то что была десятибалльная облачность. Мы даже не подозревали, какие опасности подстерегают нас в пути.

Взлетели и вскоре оказались над районом высоких гор. Сверху нависали облака, а внизу и по сторонам торчали острые скалы.

Что делать?

Неожиданно Соколов с левым креном вошел в облачность, очевидно, решил повернуть обратно. Но мы летели вдоль ущелья, где очень трудно было разворачиваться. Я решил пробивать облака вверх, не изменяя первоначального курса. Набирая высоту, все внимание сосредоточил на приборах. Достигнув пяти с половиной километров, наконец вырвался из облачного плена. Но через некоторое время мне пришлось снова нырнуть в серую муть.

По моим расчетам, я приближался к долине. Сбавив газ, установил нужный угол планирования и вошел в облака.

Каждая минута теперь казалась вечностью. На душе стало тревожно. Ведь неизвестно, что находится внизу — равнина или горы? Высотомер показывал уже тысячу шестьсот метров, а земли не было видно. Может быть, набрать высоту и выброситься с парашютом?.. Нервы напряжены до крайности. В любой момент самолет может врезаться в скалу… Высота — четыреста метров. Облака начали темнеть — первый признак приближения земли. А вот и она.

Подо мной — ровная степь. Где я? Горючего осталось на несколько минут. Как нарочно, нет никаких характерных ориентиров, по которым можно было бы определить курс на аэродром. Решаю, что поскольку ветер дул справа, то я уклонился влево. Разворачиваюсь на юг и выхожу в точку пересечения реки Куры с железной дорогой. Теперь все ясно, через четыре минуты должен показаться аэродром.

Сажусь с ходу. Едва самолет закончил пробег, как винт остановился: бензин кончился. Я вылез из кабины, снял парашют и в изнеможении опустился на землю.

 — Соколов не прилетел? — спросил я у подошедших техников.

 — Нет, — ответил один из них.

Где же он? Ведь в баках его самолета уже не осталось ни капли горючего. Сумел ли он вернуться обратно? Своими сомнениями поделился с товарищами, рассказав им обо всем, что с нами произошло.

А вечером пришла телеграмма: «Летчик младший лейтенант Михаил Соколов погиб, врезавшись в скалу южнее города Шемаха».

Эх, Миша, Миша! Невольно вспомнился разговор с ним перед вылетом. Михаил подошел ко мне без шлема. Поправляя одной рукой непокорные золотистые кудри, он другой протянул флакон одеколона: «На, возьми: у меня может разбиться». Выражение его лица мне показалось странным. Что это? Неужели — предчувствие?

Школа переехала в небольшой азербайджанский городок. Семьи летчиков и техников разместились в зале клуба. Холостяки ночевали в палатках и на чердаках. Но никто не жаловался на неудобства.

Центральный аэродром мог обеспечить работу лишь одной учебной эскадрильи. Перед нами встала задача — найти посадочные площадки.

Начальник школы решил расширить полосу аэродрома, расположенного близ города Нухи. На рассвете мы, захватив топоры и лопаты, выехали туда на автомашинах. По извилистой горной дороге колонна продвигалась медленно. Не имея опыта, водители соблюдали максимум осторожности. Лишь через шесть часов мы прибыли на место.

Первый день ушел на устройство жилья, а на следующее утро взялись за расчистку аэродрома. Трудились до наступления темноты.

Так продолжалось несколько дней. Но вот спилены последние деревья. Уставшие, но довольные одержанной победой, мы стали изучать подходы к аэродрому, чтобы правильно определить направление старта.

В воскресенье мы возвратились в Евлах. Механики встретили нас с радостью. Они давно подготовили машины и тосковали в ожидании перелета. Когда вылет был разрешен, Вовченко подошел ко мне и сказал:

 — Товарищ командир, может быть, бочку сделаете?

Желание механика было вызвано отнюдь не ребячеством. При выполнении сложных фигур пилотажа лучше проверяется качество ее подготовки.

 — Хорошо, сделаю, — пообещал я.

При подходе к Нухе я вышел из строя и одну за другой крутнул две бочки. Потом снизился до бреющего и на огромной скорости прошел над городом. За это самовольство командир эскадрильи не замедлил наложить на меня взыскание.

 — Хорошо, что на гауптвахту не посадил, — утешал меня Вовченко. — А самолет-то вел себя неплохо, товарищ командир…

Я помалкивал. Взыскание мне дали справедливо: не озоруй, не мальчик.

Вскоре начались полеты. Летали целыми днями. Но школьная жизнь все больше становилась мне в тягость. Я понимал, что делаю нужное дело, и все-таки сердцем рвался на фронт. Снова подал рапорт с просьбой направить меня в действующую армию. Не получив ответа, написал письмо в Главное политическое управление.

Однажды во время подготовки самолета к полетам Вовченко подошел ко мне и спросил:

 — Товарищ командир, почему вы невеселы в последнее время?

 — На фронт прошусь. Два рапорта писал, а ответа нет. Теперь вот письмо отправил…

 — А про меня вы в нем не писали? Я тоже с вами поеду, — взмолился механик. — Мне семью вызволять надо. На Украине она осталась.