Старуха

Картина, представившаяся ему, не внушала оптимизма. Пожар усиливался и разрастался, охватывая всё новые участки и с неутолимой жадностью пожирая и уничтожая всё, что оказывалось на его пути, в том числе и то, что вроде бы было неподвластно огню. Мутный удушливый дым заполнял уже больше половины сарая и, постепенно разбухая, уплотняясь и густея, занимал всё большее пространство и неудержимо двигался вперёд. Он, извиваясь и змеясь, стлался по полу, полз вдоль стен, клубился под потолком – и вот-вот должен был заполнить собой весь сарай и накрыть, будто могильным пологом, прижавшегося спиной к двери, ошалевшего от страха, почти утратившего способность соображать Серёгу.

Из этого убийственного для него в тот момент ступора его вывело начавшееся удушье, усиливавшееся по мере того, как дым растекался по помещению, и заставившее его глухо, натужно закашляться. А также донёсшиеся сверху, сквозь шипение огня и непрерывный треск горевших досок, громкие, отрывистые хлопки, похожие на выстрелы, – это лопался раскалённый, а в некоторых местах уже охваченный пламенем шифер, покрывавший крышу сарая. Окончательно осознав нависшую над ним смертельную угрозу и поняв, что если в ближайшие мгновения он не предпримет неотложных и решительных мер для своего спасения, всё может закончиться для него фатально, Серёга по-прежнему расширенными, округлившимися глазами огляделся кругом в поисках того, что могло бы стать орудием этого спасения. Но не нашёл ничего, кроме массивной тяжёлой колоды, на которой он только что сидел. Он, не раздумывая, кинулся к ней, схватил и, в горячке почти не чувствуя её немалого веса, швырнул свой импровизированный метательный снаряд в запертую дверь. Затем тут же подхватил его вновь и опять обрушил на дверь. Потом ещё раз…

Всё было без толку. Дверь стояла будто заговорённая, как мощная нерушимая стена, сокрушить или хотя бы немного поколебать которую было не в человеческих силах. И он прекратил попытки сделать это, уразумев их бессмысленность. А заодно и свою обречённость. Он понял вдруг, что всё происходящее с ним сейчас, эта обрушившаяся на него как снег на голову катастрофа – не случайность, не трагическое стечение обстоятельств. И, уж конечно, не глупый розыгрыш, учинённый его приятелями; какими бы они ни были, но запереть своего друга в его же сарае и поджечь, чтобы понаблюдать, как, задыхаясь в дыму и сгорая живьём, он в отчаянии ломится наружу, – это было бы чересчур даже для них. Дело тут, очевидно, было в другом, а именно – в старухе-ведьме, с которой он так опрометчиво, не подумав как следует, связался и которую, совсем уж не просчитав возможных последствий, в безумном мальчишеском порыве оскорбил.

И последствия не заставили себя долго ждать. Они наступили практически сразу же, без оттяжек и проволочек. Старая карга, по-видимому, не принадлежала к числу людей, кротко и безропотно сносящих оскорбления и обиды и подставляющих другую щёку. И, судя по всему, она решила не откладывать дела в долгий ящик и наказать зарвавшегося, распустившего язык юнца немедленно. Причём наказать так, чтоб другим неповадно было, чтобы всем без исключения это послужило наглядным и внушительным уроком. И чтобы те, кто, даже несмотря на то, что было до этого, всё ещё сомневались или не до конца уверовали в наличие у неё загадочной, недоступной разумному объяснению, превышающей человеческое понимание силы, дающей ей магическую, непостижимую власть над людьми, которой она пользовалась часто и, видимо, не без удовольствия, – окончательно убедились в том, на что она способна и к чему может привести малейший конфликт с ней…

Всё это мгновенно, вихрем пронеслось в его отуманенном, гаснувшем сознании, когда он, обессиленно привалившись спиной к двери и понемногу сползая вниз, остановившимися, распахнутыми от ужаса и слезившимися глазами смотрел, как чёрное, непроницаемое дымное облако, разрываемое то тут, то там багровыми огненными всполохами, надвинулось на него вплотную и вскоре накрыло его своей плотной удушающей завесой. После этого он не видел уже ничего, кроме плавно, волнообразно колебавшейся перед ним тёмной, разъедавшей глаза пелены, то и дело прорезаемой, точно грозовая туча молниями, мрачными кроваво-красными вспышками и пронизанной нестерпимым, обжигающим жаром, так что внутренность горящего сарая превратилась в настоящее пекло.

К этому добавлялось мучительное, всё усиливавшееся удушье. Воздуха в сарае уже практически не осталось, и Серёга вдыхал в себя обволакивавшую его со всех сторон горькую тошнотворную гарь, отчего его начало мутить, закружилась голова, потемнело в глазах. А по телу стала разливаться невероятная слабость и изнеможение, заставившие его окончательно сползти на пол и почти без движения, в полуобморочном состоянии, скорчиться у подножия двери, так и оставшейся для него неодолимой преградой, в тупом, безучастном ожидании неизбежного и непоправимого…