Старые дома

В Казанской академии он с год служил только одним профессором Священного Писания, и с переводом Серафима дали ему и инспекторскую должность. Инспектором он был плохим – бездеятельным; для студентов это было льготное время; они были весьма довольны беспритязательностью, равнодушием, и невмешательством в их жизнь и порядки «отца Феодора».

Но как профессор своей науки, отец Феодор был образцовый и редкий оригинал; по складу своего умственного настроения, это был глубокий внутренний созерцатель-аскет, искренне-религиозного духа, во свете слова Божия – Христа Богочеловека.

Его высокое, широкое и глубокое миросозерцание основывалось на выработанном им принципе: Бог вообще по существу своему есть любовь, почивающая в Сыне, в силе Святого Духа; проявляется эта любовь в отношениях к миру через Сына, в безмерном обилии даров Святого Духа; это доказано ясно великими делами Божиими: творением, промышлением и искуплением; Богочеловек Сын Божий, как полнота, есть единственный путь, чрез который доступна всем людям любовь Отчая и проявляется им только этим путём – так как Единородный возлюбленный – сын есть полнота отчей любви, “в нём всё его благоволение”.

Из этого принципа выходили все его размышления, беседы и учёные исследования в сочинениях и лекциях; им они одушевлялись и к нему возвращались.

Непрерывным занятием его всегда было чтение и размышление с исследованием слова Божия по книгам Священного Писания.

Свои размышления и исследования он старался излагать письменно и давать им форму того или другого сочинения.

Писатель он был плодовитый и глубокий, с сильной логикой.

Праздным он не любил быть ни на минуту. Если и один был, когда без дела, но мысль его непременно работала серьёзно над обдумыванием чего-либо нужного для задуманного им сочинения, или для беседы в классе.

Умственная внутренняя работа и писательство придуманного и обдуманного, или беседа об этом в классе со студентами, – вот единственное, возлюбленное его дело, в котором он чувствовал себя, как рыба в воде, как птица в воздухе…

Он написал и издал в печати много сочинений, много осталось в рукописях ненапечатанного.

Когда он прибыл в нашу Казанскую академию из Москвы, у него видели и читали несколько обширное рукописное толкование Апокалипсиса.

Сетовал он на митрополита Филарета, что не согласился он на публикации этого сочинения.

Видели и читали другое рукописное сочинение, тоже большое – разбор всех сочинений Гоголя с христианской точки зрения. Гоголя он глубоко уважал и имел с ним, как говорили, и переписку…

Студентам преподавал богословие догматическое по учебнику Макария. Но метод изучения не одобрял. “Доказывать и выяснять догматические истины не так нужно, – говорил и учил он, – как у Макария: приведением текста Священного Писания и предания – свидетельство отцев церкви, и далее разумом отдельно. Разумом догмат не докажешь. Разум должен соображать по слову Божию и в его свете так, чтобы из этих соображений ясно становилось и то, почему так говорит и слово Божие, и предание о той истине, какая изложена в форме догмата”.

Держась слова Божия, он в исследованиях и объяснениях истин христианских давал свободный ход своим соображениям, и острым и логическим умом любил углубляться в самую сущность предмета.

В Московской академии он преподавал Священное Писание, и по свойственной ему привычке трудиться над делом своим всеми силами непременно и усердно, он изучил его ещё там основательно, и отдался ему всей душой, не оставляя заниматься им никогда.

В этих занятиях он находил неиссякаемый источник для своих профессорских познаний и обильный материал для профессиональных лекций и бесед со студентами, и для писательства литературного в печати, к которому чувствовал большое призвание, и которым охотно и с любовью занимался в свободное от официальных занятий время, как художник-писатель.

В этих только занятиях он ставил всё дело своей жизни и находил утешение и отраду во всю свою труженическую и многострадальную жизнь.

Дома его всегда найдёшь с книжкой в руке – если он свободен от дел, и сидел или ходил по комнате, – и книжка непременно Новый Завет, в который он постоянно заглядывал. Это был великий и оригинальный философ слова Божия, и при этом чистокровный монах, самого возвышенного достоинства. Он жил среди людей и вместе с ними работал над общим делом. Но люди эти, окружающие и делающие с ним общее дело, больше дела “любили мир и яже в мире”, и были поэтому людьми мирскими. А отец Феодор был человек не от мира сего.

Он жил и действовал в мире, как отрёкшийся от мира, “еже в нём: похоти плоти, похоти очёс и гордости житейской”, и был в полном смысле монах, занятый только делом спасения от зла мирского, первее всего себя и других – непрестанным и глубоким изучением слова Божия, источника “премудрости и разума”, и обучением Божией премудрости и Божией силы, по этому единственно источнику, и других, просвещая всех и словом и делом, как “велий в царствии небесном”.