Старые дома

Мне, как члену и начальнику его, он обязан был докладывать каждую бумагу или дело, чтобы по нему постановить и записать в настольном реестре своё решение.

Прежде он не имел обыкновения делать обстоятельный доклад, а диктовал члену решение, составленное им заранее, и член под его диктовку и писал.

Так он хотел по привычке действовать и у меня, держа меня автоматом.

Долго я мучился этим положением, как новичок, не привыкший обращаться с подобными наглецами, и деликатно всё хотел в своё положение его поставить, но не успевал.

Мучась его наглым присутствием и обращением со мной, я, наконец, велел приносить ему в присутствие одни бумаги, а самому уходить, и стал прочитывать их сам и соображать, что нужно по ним сделать, и затем записывал своё решение в книгу.

Дело это шло у меня по непривычке медленно, и я поэтому часто брал дела на дом и разбирал их вечером.

Трудно мне было, но зато легко чувствовалось в независимости от опасного столоначальника, который легко мог подвести члена, из своих выгод.

Но, слава Богу, этого столоначальника случай благоприятный из консистории убрал, и без хлопот.

В 1868 году вышли новые штаты для консисторий – некоторого рода улучшение, – по штатам нужно сделать сокращение классных чиновников, а оставшимся в штате увеличено жалование.

Положено было быть 4-м членам в присутствии консистории с жалованием в 500 руб. каждому.

В это сокращение епископ Феодосий и постарался очистить консисторию от всех злых остатков тёмной канцелярской старины; в их числе и попал, к моему спокойствию, и мучивший меня Розанов.

Увеличение средств консисторским чиновникам дало возможность иметь их из окончивших курс семинарии, и новых, не пробовавших ещё закваски консисторской. Была надежда облагородить и обновить канцелярию. И служить члену являлась возможность деятельно и удобно, без препятствий, тем более что член обеспечивался порядочным жалованием в 500 руб.

Так сложилась моя служба в Тамбове. Был я приходским священником и членом консистории, и состоял при этом профессором семинарии, где в то же время занимал должность помощника инспектора.

Занятий было много и хлопот довольно, но в средствах я от этих должностей был вполне обеспечен, и, не имея детей, обстраивался свободно на оседлом месте и обрастал средствами в достатке.

Деятельность приходского священника, впрочем, меня сильно тяготила – и нравственно, через поручное получение платы за каждое священнослужение, и внешне – от временных и безвременных скитаний по приходу в непогоду.

Случилось оттого сильно заболеть и проболеть долго и серьёзно, с опасностью жизни.

После болезни, хоть и вылечился, но остался на целую жизнь слабым, последствия болезни – плеврита – оставили на мне неизгладимые следы, требовавшие более спокойной, осторожной и строго-умеренной жизни и деятельности.

Приходская деятельность стала для меня невозможна, потому что расстраивала мои слабые силы и грозила худшим. И вот, когда открылось место при Александринском институте благородных девиц, и преосвященный Феодосий предложил занять его мне, я перешёл из Знаменской церкви в институт в 1869 году, заняв должность священника при институтской церкви и законоучителя.

Членом консистории я остался и при этой новой должности. Но из семинарии, когда в неё введены были новые штаты, я через два года вышел, прослужив в ней сряду по окончании курса академии 13 лет.

Расставшись с семинарией, я очень был доволен этим.

Эта неблагодарная служба горько отзывалась в моём сердце. Служи усердно, или кое-как, одна тебе цена у начальства: быть без внимания и поощрения. Во все 13 лет я не получил ни одной награды, не потому, чтобы не заслужил, а потому, что был только наставником.

Начальство себя награждало, и своих монахов, а меня и мне подобных и не считало нужным. Однако ректора архимандрита, помнится, наградили Анной 2-й ст. Мы, наставники, пришли поздравить. И он нас за поздравление так благодарил: “Благодарю вас, господа, много благодарю, и желаю вам здоровья, и всех вас поздравляю, ведь в лице моём и вас всех наградили”.

Так нас и награждали всё в лице других.

В институте я встретил иную сферу, совсем не похожую на сферу семинарскую. Всё было здесь деликатно, тихо, благородно, чисто и опрятно. Эта сфера, после грубой боевой и шумной семинарщины подействовала на меня самым оживляющим образом, и слабость моя болезненная стала для меня неощутительна, я душой отдохнул. Начальство отнеслось ко мне и всегда относилось вежливо, деликатно, с ласковостью и даже уважением; воспитанницы все были почтительны, вежливы, послушны и услужливы, в классе держали себя тихо, внимательно и с особым усердием учились по преподаваемому мной закону Божию; также вежливо и почтительно держали себя вне классов. В храме Божьем все держали себя в такой благоговейной тишине и образцовом порядке, что служение божественное составляло для меня истинную отраду и утешение.

Пели в храме певчие из воспитанниц, прекрасно обученные хоровому пению, голосами нежными, гармоническими и обработанными искусством.