Старые истории

— Кончай брехать, Кузнецов, — говорит кто-то из казаков. — Откуда ты его знаешь, чтобы так вот сразу и признать?

— Да как же не знать? Усы черные вразлет, сам ростом не больно здоров, но кряжист. Да мне его самого и знать-то не главное — конь у него больно приметен. Буланый, с черным ремнем по спине, на лбу звездочка, хвост черный, а грива — вороново крыло, аж в зелень отдает. Рубашка редкая, всякому известная — кому же еще быть? Буденный.

— Это что же, у Буденного хвост и грива черные?

— Тю тебя! Чего придуряешься? А то не понял, о чем толкую? Я ж сказал — у коня его. Не перебивай, брату-ха. Так вот, увидел я Буденного и думаю: где наша не пропадала и кто от нас не плакал? Сгину или спымаю его, сатану этакого. Припустил. А он вроде бы и не торопится, коня придерживает да посмеивается. Подпустил меня к себе, а потом как прижмет! И как его не бывало. Я туда, я сюда — нету! Глядь, а он опять передо мной и опять смеется, сатана. Так и я ведь не кислым молоком мазаный. Нет, думаю, не уйдешь! И врезался за ним. Хотите верьте, хотите нет, только я сколько ни пришпориваю, а все вроде на месте стою, а он от меня наметом уходит. Вот это конь — сколько живу, таких не видел. Гнался, гнался — толку нет. Вдруг блысть — и пропал. Оглянулся, а я один, наших никого. Плюнул, распослал всех куда подальше и обратно повернул. Вот и весь сказ.

— Значит, Кузнецов, так и не спымал ты Буденного?

— Не спымал, — удрученно вздохнул Кузнецов. — Посейчас не пойму: не то он колдун, не то конь у него сам черт.

Складно врал казак, душу тешил. Складно врал, да вот одна беда: масть, или, по-нашему, по-кавалерийски, рубашку моего коня, действительно редкую и заметную, описал он очень точно. И конь этот сейчас вздыхал у коновязи, шумно грыз обитое ржавым железом дерево и всячески привлекал к себе внимание. Это счастье наше, что мы ввалились к казакам в темноте.

Казаки поднялись и, покликав нас, пошли в хату ужинать.

— Ну, Николай, пожалуй, пора подобру-поздорову, — сказал я и скоренько пошел отвязывать лошадей.

Кравченко бросился открывать ворота. Только мы собрались выезжать, как во двор шумно въехали двадцать казаков во главе со старшим урядником. Они потеснили нас, оживленно переговариваясь, и из их слов я понял, что их взвод назначен в сторожевую заставу.

Я тотчас подошел к уряднику, доложил ему сказку про 72-й полк и попросил разрешения вернуться в свою часть.

— Какого хрена вы здесь путаетесь? — ворчливо буркнул он и, не дожидаясь ответа, сообщил мне пропуск.

И мы были таковы.

Вернувшись в Самохин, я поднял полк Маслакова по тревоге. И дал задание: окружить Жутов и разгромить противника. Специальную группу разведчиков выделили для захвата полевых караулов белых. Им я сообщил полученный от урядника пропуск, которым они великолепно воспользовались.

В четыре часа утра полк Маслакова грянул на хутор, на легкомысленно спящего противника. Неожиданность, как всегда, пожала свои плоды: особого сопротивления нам не оказали, хотя хутор был плотно нашпигован белыми — три полка кавалерии и пехота. Лишь небольшой части белых удалось прорваться сквозь нашу конницу и бежать в степь.

Пленных выстроили на окраине Жутова. Я подъехал к ним:

— Здравствуйте, станичники!

— Здравия желаем, ваше превосходительство!

Мои бойцы за животы от смеха похватались:

— Вот сукины коты! Вспомнили превосходительство!

— Станичники! Кто сегодня ночевал со мной в Жутове, выходи.

Не двигаются, стоят молча.

— Да вот в этом крайнем доме, — уточняю.

Никакой реакции, память как отшибло.

— Что же получается, значит, я не был вашим гостем? А кто рассказывал, как меня ловил? Где тут Кузнецов?

Из строя вышел чубатый казак.

— Ну, я рассказывал. Так я того… брехал, — скромно сказал он, без малейшего стыда оглядываясь на товарищей. — Что, сбрехнуть нельзя? — добавил он, обращаясь уже к нам.

— Здоров врать, казак, — покрутил я головой. — Лошадь-то мою откуда знаешь?

— Приятель описал, — вздохнул Кузнецов.

— А куда же вы от нас так скоро уехали? — с невинным видом спросил чернявый казак с хитрыми веселыми глазами. — И молочка не попробовали, и попрощаться не успели. А хозяйка добрая, во какой шмат сала выставила. Да когда же вы нас покинули?

— Вот именно тогда, когда вы этим салом закусывали и молоком парным запивали. Вам, казаки, верно, говорят, что красные расстреливают пленных, — продолжал я разговор. — Так это ложь, причем ложь обдуманная, направленная на то, чтобы посеять вражду между трудовыми казаками, которые иногда волей случая оказываются по разные стороны баррикад. Всем добросовестно заблуждающимся мы гарантируем жизнь, и об этом вы хоть сейчас можете написать домой, своим родным и соседям.

Ну, тут они взбодрились, и по рядам пробежала радостная волна, как с души тяжесть спала. Казаки загомонили, оживились, переговариваться стали, мнениями меняться.

— Спросить можно? — выступил вперед чернявый с лукавыми глазами.

— Валяй.

— А что, верно это, что вы заговоренный? Что пуля и сабля вас не берут, а что думает наш командир полка, вы наперед знаете и делаете все наоборот?

Я рассмеялся: