Старые истории

Мы, иногородние, то есть пришлые на Дон люди уже после образования и закрепления казачьих областей, натерпелись немало обид и унижения. Наш удел был или батрачество, или аренда земли, которая позволяла крестьянам только что не подохнуть от голода. Дискутировали мы с казаками крепко, вплоть до разбитых в кровь кулаков. Потому что мы ведь тоже гордые.

И все-таки любил я этих отважных и мужественных людей, горячих и страстных.

Им же веками дурили голову, думал я, кидали лакомые куски и подкармливали, чтобы сделать из смутьянов верных престолу вояк. Да не очень-то получилось. Разин, Пугачев, Булавин — все восстания начинались на Дону, непростые люди тут росли.

Что-то мы проглядели, недоучли. На Дон надо было посылать самых отборных, умных и гибких большевиков, которые вели бы работу среди казаков не в лоб, а тонко, не оскорбляя их гордости и самолюбия.

Ведь неспроста же Мамонтов, когда объявил мобилизацию в некоторых станицах, призвал казаков в возрасте от семнадцати до двадцати двух лет и от сорока пяти до пятидесяти пяти. Промежуточный же возраст, который приходился на казаков-фронтовиков, ему не годился. Он не доверял людям, побывавшим на фронтах империалистической, считая их — и правильно считая — зараженными большевизмом.

А получилось так, что и наши им не особенно доверяли, традиционно называя казаков «душителями», «подавителями»… не знаю еще как. Простая отмена казачества как сословия не могла росчерком пера прекратить сословную рознь, станичники были к этому не готовы, с ними надо было работать и работать. Разумно, тактично. Не доросли до понимания этого и наши, иногородние, если сейчас же начали на собраниях горлопанить, что вот, мол, когда наша власть, мы вам теперь покажем!

С сегодняшнего дня смотреть, сколько же глупостей мы тогда понаделали! Однако, как видим, обошлось. Ну ладно, это я отвлекся. Возвращаюсь.

А враги наши не дремали, заметив, в чем наша слабина, усилили агитацию, замутили неокрепшее сознание. И вот результат: дерутся между собой люди, делить-то которым нечего.

Так, или примерно так, думалось мне, когда сидел я в окружении своих врагов на завалинке, которая в тихой ночной темноте могла показаться вполне мирной. Смотрел я на возбужденные лица усталых казаков, а вспоминались мне мои товарищи, тоже казаки, сражавшиеся со мной плечом к плечу. Тот же самый Ока Иванович Городовиков, который так меня подвел. Или Николай Алтухов, преданный революции до нечеловеческого предела. Ведь он же отца своего родного убил, сошедшись с ним в бою! Как же он упрашивал его сдаться, как молил сложить оружие!

Но тот бросился на сына с обнаженным клинком:

— Не сомневайся, собака, я тебя первым зарублю!

И ведь зарубил бы. Но Коля был моложе… После боя по земле катался, стоном стонал. Но при этом повторял, что, случись снова такое, рука бы у него опять не дрогнула.

Так ведь не только с ним такое случалось…

Казаки — люди с сердцем, люди страстные, люди верные, безоглядные. Я как-то, годы спустя, заночевал в одной из донских станиц. На стол собирала казачка, немолодая полная женщина с веселым добродушным лицом. Во дворе хозяйничал ее муж, невысокий, сухонький, в чистых белых шерстяных носках, в которые были заправлены казачьи штаны с лампасами. И при этом параде — в сверкающих новых галошах. Прямо на носки. Очень шикарно, доложу я вам, по своему времени. А оба вместе — милая дружная пара.

А потом мне рассказали их историю.

Они смолоду любили друг друга, но он был беден, она — побогаче, и родители отдали ее за нелюбимого, зато при крепком хозяйстве.

Она живет с ним год, живет другой. А любимый ни на одну казачку не смотрит, не смотрит и на нее и только ходит по улице мимо ее окон — в таких же белых носках, в таких же сверкающих галошах. Идет, не обернется, как горячий нож сквозь масло.

Она на это смотрела, смотрела, да как-то взяла топор и зарубила постылого мужа.

Казачий круг приговорил ее к десяти годам каторги. И он все десять лет вот так же, не глядя ни на одну красавицу, ходил вдоль улицы. В белых шерстяных носках и блестящих галошах.

Вот какие это люди. За них стоило бороться, да времени на это нам гражданская война мало отпустила…

Погутарили казаки о бое и замолчали, задумались каждый о своем, в мысли свои ушли.

«Ну что же, подумайте, — разрешил я им. — Занятие невредное. А у меня своя забота. Мне надо сообразить, как половчее от вас утечь. Ибо затяжное гостевание в этом обществе нам с Колей неминуемо выйдет боком».

И вдруг услышал я свою фамилию. Аж дернулся и уставился на станичников, но они по-прежнему не обращали на меня внимания, толковали о своем:

— Так что еще б немного, и захватил бы я Буденного в плен, — продолжал свой рассказ один из казаков.

— Да ты давай поподробнее, интересно же, — загомонили казаки.

— Так вот, значит, как только мы стали преследовать красных, я сторонкой, сторонкой — да и вперед. Конь мой, братухи, вам известный — не каждый догонит, не всякий уйдет. Прижимаю я добре и вдруг вижу: Буденный скачет.