Старые истории

Была середина весны, где-то конец апреля, а погода — она стояла просто по-настоящему летняя. Но мы не замечали ни солнечных дней, ни теплых, душистых ночей. Люди были измотаны тяжелыми, следовавшими один за другим боями, изнурительными переходами. Дивизии действовали в разных местах фронта, и вот сейчас они впервые за последнее время собрались вместе. У меня сердце кровью обливалось, когда я смотрел на усталые, осунувшиеся лица своих бойцов, на утомленных, сдавших в теле лошадей.

А знаете, как наши кавалеристы за ними ухаживали? Сами недоедят, а коня накормят, хлебом поделятся, с ног будут валиться от усталости, а коня расседлают, ноги осмотрят — не поранился ли? Да что говорить, ведь от лошади часто жизнь кавалериста зависела.

Было у нас немного времени в запасе, и решил я дать людям небольшой отдых. Сделали мы привал. Тех, кто покрепче был, выставил я в сторожевое охранение. Бойцы мои мигом расседлали лошадей, спутали их и отпустили пастись. А сами просто повалились в траву. Ну и красиво же было! Сколько глаз видит — сотни спящих людей, кони пасутся прямо между бойцами. Трава мягкая, шелковая, шевелится от дыхания. Кузнечики стрекочут. Сколько живу, помнить буду.

Однако красота красотой, а чувствую — нету больше моей мочи. Стал и я устраиваться. Нарезал серпом травы, постелил под телегу, а с телеги, как навес, спустил плащ-палатку — в общем, создал себе максимальный комфорт. Забрался в импровизированное убежище и заснул. Только во вкус вошел, уже толкают. Глаз открыл — чьи-то сапоги торчат. Высунулся из-под телеги — Егоров.

— Извини, — говорит, — что потревожил. От меня ничего хорошего ждать не приходится. У меня обязанность такая — даже тем, кто этого заслужил, не давать покоя. За сколько времени, Семен Михайлович, можно твою дивизию поднять на ноги и построить?

— Да минут через двадцать уже построятся, — говорю, — а что случилось?

— Есть донесение, что в районе хутора Плетнева казаки перешли через реку Сал и ведут наступление на наш правый фланг. Силы крупные. Надо во что бы то ни стало сорвать переправу, а те части, которые уже перешли, уничтожить.

А на той телеге, под которой я так уютно устроился, спал наш трубач: он всегда должен был быть под рукой.

Я его растормошил, приказываю:

— Труби тревогу!

Тот глаза трет, а сам уже мундштук трубы ко рту подносит. И понеслись по степи ее тревожные звуки.

— Можете засекать по часам, — говорю я Егорову.

Честно сказать, гордился я дисциплиной наших красных кавалеристов. Встали мы с Егоровым и смотрим. А степь, как муравейник, кишит: люди вскакивают, приводят себя в порядок, ловят коней, седлают. Смотришь — уже не отдельные всадники маячат, а стройные группы. Отделения собираются во взводы, взводы в эскадроны, эскадроны в полки. Не толпа людей, а стройная организация. Каждый знает свое место и в строю, и в бою.

— Дивизия построена! — доложил начальник штаба дивизии.

— А ну, — говорю я Егорову, — взгляните на часы, сколько у вас там отщелкало?

— И двадцати минут не прошло, — восхищенно ойкнул Егоров. — Ну и дисциплина! А знаешь что, Семен Михайлович, вели-ка приготовить мне хорошую верховую лошадь.

Я подозвал ординарца и сказал ему, какого коня подседлать для командарма: в бою хорошая лошадь — это прежде всего надежная. Свой характер лошадь пусть в манеже показывает, а во время сражения мы ей свою жизнь доверяем, здесь нам конь с фокусами не годится. От лошади требовались скорость и беспрекословное послушание всаднику. Такого коня мы и подобрали Егорову. А тем временем я собрал командиров полков, чтобы дать установку. Доложил Егорову свои соображения о порядке действий дивизии. Если в двух словах — то одной бригадой я решил обойти белых, а другой атаковать с фронта. Егоров со мной согласился и говорит:

— Я с вами тоже пойду.

Ну, об этом, положим, я еще раньше догадался. Иначе зачем бы ему лошадь? Уж он как-нибудь в автомобиле.

— В какую бригаду хотите? — спрашиваю.

— С какой пошлете.

— Тогда берите на себя первую. А я пойду в обход со второй.

Дело было уже к вечеру. От холмов и взгорков тени длинные, чудные, а в ложбины и впадины уже вкатилась темнота. Наша вторая кавбригада, скрываясь, как могла, стала совершать свой обходный маневр. А я все поглядывал в бинокль — как там моя первая? Кавалеристы вместе с нашей пехотой уже завязали бой с противником. Слышу, пулеметы палят по первой. Я заволновался. Я всегда волновался — мало ли что, ведь не блины печем. Блин — и тот бывает комом, а здесь судьбы человеческие, жизни людские. Ведь около смерти как по острию клинка ходим. Решение мое, но за мою ошибку отвечаю я не только своей головой, но чужой кровью, чужой жизнью.