Старые истории

Вот с блюхеровскими-то молодцами и подступала наша конармейская дивизия к Симферополю.

Чуть забрезжило, растолкал меня Климент Ефремович. Собран, подобран, взгляд целеустремленный — весь он уже там, впереди наших частей, Врангеля в плен берет.

— Куда собрался, — говорю, — Климент Ефремович?

— А негоже нам позади своей дивизии находиться. Едем сейчас в Симферополь, свяжемся оттуда с передовыми частями, выясним, как дела в Севастополе. Пора штаб переносить поближе к делу.

Сказано — сделано. Собрались моментально и отправились. Въезжаем в город — солнышко только что выскочило из-за кромки горизонта, тишина. И в полной тишине стоят, боясь отлучиться даже по естественной надобности, солдаты — с красными бантами в положенных местах. С бантами — да не наши. Одеты с иголочки и сплошь в английском обмундировании. С нашими бедолагами не спутаешь.

— Смотри, — смеется Ворошилов, — как быстро преобразуется мышление в предлагаемых обстоятельствах.

Лошади наши шли степенно, с достоинством, как будто тоже понимали, что хозяева положения — мы.

— Тут их черт-те сколько, хотя и с бантами, — говорю. — Ожидать можно чего угодно, наши части еще только на подходе. Гарнизон невелик, а мы для охраны только броневик взяли. И что бы нам несколько часов подождать? Все поперед батьки, все поперед батьки! Орлы.

— Что ты ворчишь? У них проснулось самосознание, — хохочет Ворошилов. — Когда поддадут как следует, да одно место скипидаром смажут — самосознание ох как быстро пробуждается. Наши того гляди здесь будут, а пока этих «героев» надо переписать да зарегистрировать.

Начальник Симферопольского гарнизона доложил мне, что в городе пятнадцать тысяч пленных, из них половина — офицеры. Охранять их некому, снуют куда кто хочет.

— Ты, Семен Михайлович, как старший, принимай на себя должность начальника гарнизона и командуй, — сказал Климент Ефремович. — Надо этих цыган в порядок приводить.

— Разрешите, товарищ командарм, подыскать дом для Реввоенсовета Конармии? — вытянулся мой адъютант Петр Павлович Зеленский. — Город хороший, — добавил неуставным голосом, — конфетку подберу.

— Дуй, — отвечаю. — Ищи к станции поближе, чтобы связь под рукой была, пока наши свою не подтянули.

Тот уехал за своей «конфеткой», а мы до поздней ночи провозились, организуя регистрацию пленных, устройство и охрану по возможности: в городе красных было действительно раз-два и обчелся. Вернувшийся Зеленский доложил:

— Домик — пальчики оближешь: двухэтажный особнячок. И как раз около станции.

Уже полночь пробила, когда мы отправились в этот самый — «пальчики оближешь». Какие-то улочки узкие, темень кромешная. Вроде мосточек какой-то прошагали, опять между заборами вьемся. Вдруг мой Казбек зацепился за что-то, заскакал, заиграл. Я остановился, усталый, сердитый. Присмотрелся: здоровый каменюга под забором лежит, лопухами порос — днем не заметишь, не то что в ночи.

— Камни тут поразложили, — ворчу. — Вот объясни мне, Климент Ефремович, отчего люди, живущие здесь годами, не удосужатся убрать эту булыгу, которая лежит у них под самым забором и всем мешает? Ну что, у них руки отсохнут, что ли? Какая-то лень российская извечная. Все будут спотыкаться, а чтобы убрать — никогда. И откуда его черти принесли?

— Это не черти, это морена, — говорит Ворошилов. — Опять ворчишь. Значит, устал. А то́ ты понимаешь, что войне конец? Скоро отдохнем.

Тут и доехали. Действительно, удобный пустой двухэтажный особняк. Поднялись на второй этаж, облюбовали с Ворошиловым для себя уютную угловую комнату, а Зеленский лег рядом в проходной не раздеваясь и сразу захрапел.

— Утомился, — посочувствовал Климент Ефремович.

— Да, уморился, замертво свалился человек, — поддержал его я.

Климент Ефремович френч снял, прилег кровать опробовать.

— Ничего себе перинка, — сказал и захрапел.

— На спине спать вредно, — позаботился я о нем, да забота эта уже никому не нужна была.

— Пора на боковую, — напутствовал я себя, однако медлил: того гляди должен был подойти 62-й полк 11-й кавдивизии, которому надлежало ночевать в Симферополе. Хотелось его дождаться. Для порядка.

Выбрался на ощупь из комнаты, протиснулся мимо спавшего прямо на голом сундуке Зеленского и вышел в зальце, выходившее окнами на улицу. Около открытого окна и притулился, вдыхая морозный воздух и вглядываясь в застывшую черноту. Тишину разрывали время от времени редкие неожиданные выстрелы, а так — спокойно было.

Вдруг за спиной у меня раздался свистящий воющий звук, который начал нарастать и звенеть. Источник его явно находился в нашей комнате. Я рванулся туда, чуть не снес сундук с Зеленским, который и не подумал проснуться, и влетел к Ворошилову. Не было сомнений, что орал именно он.

— Свет! — в ужасе выдавил Климент Ефремович.

Ломая спички, я наконец зажег одну из свечей, которые мы вечно таскали с собой, и двинулся с ней к Ворошилову.

Ложился он в белой рубашке, а сейчас сидел в постели черный с ног до головы, как угольной коркой покрытый.

— Блохи! — простонал он и начал судорожно срывать с себя белье.