Старые истории

Капитан на мое движение среагировал моментально — война есть война, она дает людям совершенно непригодный для мирной жизни опыт, но учит их выживать в сражении, — он мигом пригнулся к седлу и выстрелил сам. Да я ведь тоже опытный вояка — одновременно с выстрелом шарахнулся в сторону (пуля угодила в спешившегося беляка) и, нырнув под голову лошади Орлова, кинулся в черную пустоту оврага. Вскочил как на пружинах и, ломая бурьян, бросился в темноту. Захлопали выстрелы, засвистели пули. Я слышал, как ломились за мной бандиты. Невидимый в темноте, я получил возможность осмотреться. За мной с обнаженными клинками бежали четверо. Тогда я неторопливо, прицельно открыл по ним огонь. Попадали. Бежать дальше по ночному, заваленному всяким хламом оврагу было небезопасно. Во-первых, я не знал, куда он меня выведет. Во-вторых, по свободным проулкам с двух его сторон меня было нетрудно нагнать и сверху пристрелить. Поэтому я выбрался из оврага и побежал вдоль забора, шедшего по краю. И самым моим большим желанием было махнуть за эту ограду, потому что на ее фоне я стал различим и поэтому уязвим.

А погоня продолжалась. О доски забора рикошетили пули, и был он высок и сверху повит колючей проволокой. Я ловок и силен, но сто семьдесят два сантиметра роста — они и есть сто семьдесят два: никак не удавалось мне, подпрыгнув, уцепиться за что-то, чтобы подтянуться. А колючая проволока — так тьфу на нее, подумаешь, руки разорву. Не до жиру.

Бегу, лечу я вдоль этого распроклятого забора, только пятки сверкают. Но понимаю, что плохо мое дело. За мной упорно гнались, стреляли, и то, что промахивались, как говорится, не моя вина, но ихняя беда.

Слышу кричат:

— Смотри, он у забора!

— Скачи наперерез, в калитку уйдет!

«Ага, имеется калитка!» И я поднаддал. Только бы не отрезали от нее, только бы успеть. У меня еще четыре патрона. Ничего, повоюем. Если успею.

До калитки я домчался почти одновременно с орловцами. Пришлось, вдавившись за косяк, стрелять. Двоих снял с лошадей, в третьего промазал, но задел коня. Тот вздыбился, крутанулся, отнес всадника, а я навалился на калитку. А она заперта.

Это была та улочка, по которой мы ехали с Ворошиловым. Я ее узнал. «Камень! Должен быть камень!» — вспомнил я.

И пока мой противник разворачивал храпящую лошадь, я дунул к нему что было мочи. Он, родимый мой, по-прежнему лежал в лопухах, принесенный мореной. Я сидел уже на гребне забора, когда ко мне подлетел, размахивая шашкой, разъяренный преследователь. Я развернулся всем корпусом, чтобы выстрелить, но на меня уже со свистом опускался клинок. К моему счастью, удар пришелся по парабеллуму, который полетел в неизвестном направлении. А я в известном — за забор, куда и собирался.

Уселся на корточки, привалился спиной к доскам и дышу как загнанный. Сил же никаких нет!

Тут опять пальба началась, на соседней улице. Да это уже не по мне. (Потом оказалось — это вошла в город разведка 51-й дивизии.) И снова затихло.

Я отдышался, поднялся и пошел вдоль забора к калитке. Отодвинув засов, выглянул. Пустота, никого. Будто и не тут несколько минут назад я метался как затравленный. Пошарил вокруг себя и подобрал подходящий булыжник. Какое-никакое оружие. Пусть будет. И пошел к своему камню, к моему спасителю. Даже погладил его рукою, подержался за холодный, промерзший бок, погрел его ладонью. С нежностью подумал о человеке большой души, о том великолепном лентяе, который так и не удосужился убрать этот всем мешающий камень с кромки узкой дороги. И мысленно благословил их — и камень и лентяя.

Потом осмотрел землю вокруг — не лежит ли где мой парабеллум. Нет, не лежит.

Искать тут долго было несподручно, следовало возвращаться. И я пошел в сторону особняка, в котором спал на металлической сетке спасенный от блох Ворошилов и видел боевые сны храпевший одетым на деревянном сундуке Зеленский.

И был я устал, опустошен и раздосадован. Как легко меня зацапали! А не переложи я вовремя оружие в карман? Погиб бы ни на понюх табаку. Срам.

Тут и мой мостик завиднелся, смотрю: около него какие-то люди копошатся, ко мне направились. Наши, свои. Вдруг за спиной топот. Повернулся: скачут галопом трое кавалеристов — мои недавние преследователи. Тут уж, имея за спиной подкрепление, я совсем обнаглел. Вылетел за середину дороги, камнем замахнулся и как крикну:

— Стой! Стрелять буду!

Лошади даже на задние ноги присели.

— Товарищи бойцы, ко мне! — зову своих. Пока орловцы не пришли в себя, выхватил у одного красноармейца карабин, направил на них:

— А ну живо слезай с лошадей, кому сказал! Забирайте их, ребята, и ведите куда следует.

Такой живописной группой мы и направились дальше. Я все к своему особняку пробивался.

И снова конский топот. Подошел наш конармейский эскадрон. Узнали, улыбаются. Командир доложился по уставу, я распорядился располагаться на ночлег.

— И выставите усиленное сторожевое охранение, — уточнил. — Да повнимательнее — здесь пока неспокойно. Черт-те кто по улицам шастает, зевак разных хватают.