Старые истории

Значит, их старшенький вот что отмочил. Батрачил он на немца-колониста, горбатился в его экономии. Исходные причины хроника утратила, но решил немец переместиться за океан, а конкретнее, в Аргентину. Что уж его туда повлекло — дело забытое, но предложил он нашему Емеле поехать вместе с ним. Видимо, производительность Емелиного труда его устраивала. И увез-таки любопытного Емельку с женой в чужедальние края.

Однако нашим Аргентина не понравилась. Засобирались они домой, но денег на два билета сразу собрать не смогли, поэтому Емельян отправил сначала супругу, а сам удвоил производительность. Пока деньги копил — хозяин умер. Ну и ясное дело, чем это закончилось. Емеля, не сокращая производительности труда, женился на вдове, народил двух сынов и таким образом вышел за пределы видимости.

Через сорок с лишним лет с того полушария пришло на невиданно тоненькой серо-зеленой рисовой бумаге письмо, написанное одним из сыновей Емельяна, или Эмиля, как он теперь назывался, на смеси английского с нижегородским в буквальном значении этих слов. С украинским акцентом. Информация, переданная на этом поистине чудовищном языковом коктейле с грамматическими ошибками, от которого, видимо, и позеленела рисовая бумага, была короткой: Эмиль жив, чего и им желает.

Письмо было написано на деревню дедушке. Но «дедушка» был такой, что искать его не приходилось. Спроси любого встречного-поперечного — знает.

Потом было еще одно письмо — с фотографиями. Как-то Анна Павловна наткнулась на них, попыталась расшифровать, но у нее застопорилось.

— Па! С кем это дядя Прохор снят? Что это за квашня растеклась рядом?

— То не Прохор, то Эмиль. А это слоноподобное — немка. Тетушка твоя, — отец фыркнул смешливо.

А где-то после войны пришла последняя рисовая весточка: Эмиль-Емельян умер. На том односторонняя связь с американским континентом оборвалась. Без участия тетки Варвары.

Вот о чем думала Анна Павловна, яростно полоща в ванне рубашки своего любимого, энергично высекая снопы брызг и заливая себя с ног до головы. Но это сейчас ее мало трогало, она думала и вспоминала.

Но думала и вспоминала она не так и не в том порядке, как написано тут, а конспективно. Вроде того: швейная машинка, Альфред с пистолетом, тетя Глаша в слезах, мадамочка — губки гузочкой, подметное письмишко, фотография не Прохора — Эмиля с застывшей рукой на немкином плече. И так далее. А все остальное дополнялось живыми картинами, как в немом кино.

И все эти видения проносились в голове Анны Павловны, иногда притормаживая.

А руки тем временем трепали рубашки, а вода фонтанировала, и с волос уже капали капли.

И эти мысленные картины сейчас были живее и действительнее самой реальности, и эта возня с рубашками не выдерживала никакого с ними сравнения.

Анне Павловне уже и голоса начали различаться, но тут опять наплыла благообразная Варвара с искорками в маленьких глазках.

И тут Анна Павловна выронила последнюю рубашку — остальные уже незаметно поспели. Выронила и распрямилась.

В ее мокрую голову ворвалась мысль — незваная, неожиданная и теперь уже непоправимая.

Дело в том, что во времена оны, за несколько лет до рождения Анны Павловны и материного появления в отцовской жизни, был он не по своей воле разлучен — и навсегда — со своей первой женой. Мысль Анны Павловны, повернутая в прошлое, легонько, по касательной проскользнула мимо этого события, которое было давно, в иной жизни, до нее. Скользнула и зацепилась.

И увиделся ей, четко разгляделся след от командорской поступи тетки Варвары. И след этот был багровый.

Да нет, тьфу-тьфу! Забыть, не думать. Ерунда какая! Стираешь, так и стирай. Вот уже все развесила, а полосатую, любимую, так разместила, что с нее на пол течет. Перевесь. Перевесила? Хорошо. У тебя машина внизу стоит немытая, любой неленивый милиционер остановит и будет — за дело. Спустись, помой.

А та писулька, которую тогда мама протягивала ей дрожащими руками? Она была без конверта, но ясно, что адресована правильно, куда надо. По проторенной дорожке?..

Анна Павловна протерла пол в ванной. И, отогнав по веревке исходящие водой рубашки в одну сторону, залезла под душ.

Раньше, как уже отмечалось, нельзя было. Раньше рубашки кисли в ванне, куда она щедрой рукой, вопреки отпечатанным на коробке рекомендациям, сыпала порошок.

Стиральная машина «Малютка», которая в свое время ишачила на ее вдовствующего мужа, прозябала в углу ванной без дела и служила простым вместилищем для грязного белья. Издержки самомнения Анны Павловны. Ей казалось, что руками она сделает лучше, чем эта несерьезная штуковина своим крошечным барабаном.

Душ успокоил Анну Павловну. Не совсем, конечно, но все же. Она мстительно подумала, что, если есть там, где-то там иной мир, в который всегда исправно верила Варвара, ох и намылят ей сейчас морду.

Вытеревшись и высушив феном голову, Анна Павловна натянула джинсы, взяла ведро, штук пять губок и поскакала по лестнице вниз.