Старые истории

Бузить кончили — хорошее настроение цепко держалось за всех и легко гасило конфликты. Зашли. Чуть-чуть, по касательной, изумились, что секретарша академика каким-то святым духом проникла внутрь и уже деловито вытягивает из братской кучки свою авоську со снедью, тут же забыли о ней, нагрузились и теми же парами, что и работали, — уже прикипели друг к другу — побрели наискосок через поле к лесу.

Вдруг оказалось — довольно далеко.

Место для костра выбрали обжитое прежними работничками. На черном, выжженном кругу старого кострища сейчас горел неквалифицированно, на взгляд Анны Павловны, сложенный костер — именно что не сложенный, а беспорядочно наваленный. Горит — и ладно, и бог с ним. Анна Павловна в последнее время удерживала себя от желания вмешиваться во все подряд и наводить свои порядки. Она, и, думаю, не без основания, считала это одним из признаков стареющего активного характера. И старалась себя не расшифровывать.

Отвернувшись от костра, чтобы все-таки не полезть с замечаниями, Анна Павловна стала потрошить свой мешок. Там нашлись кое-какие приятные для гастронома штучки: уже нарезанная, естественно, холодная пицца, вкусненькая даже на глаз, отдельно в баночке засоленные лично, ручками Анны Павловны, огурцы — все как на подбор, величиной с мизинец, на один укус. Потом пошли бутерброды с бужениной (хлеб белый), бутерброды с омлетом (хлеб черный) и свежий огурец, один, но безразмерный. И как венец творения — пол-литровая, узкая, с легким изгибом для ношения на мужском заду фляжка из нержавейки. С крепким холодным кофе. Та самая, что издавала то самое приятное бульканье, когда Анна Павловна карабкалась в автобус в семь часов ноль-ноль минут утра.

И тут Анна Павловна совершила сознательный, но, по мерке нашего общежития, позорный поступок: она блудливо зыркнула глазами по сторонам и фляжечку заховала обратно в мешок.

Побуждения, толкнувшие Анну Павловну на такой стыдный поступок, были просты и бесхитростны. Сам вид фляжки предполагал наличие в ней совершенно определенной начинки. И Анна Павловна, в общем-то смелая женщина, вдруг испугалась кривотолков. «В следующий раз термос возьму. К чему мне эта морока?» — запоздало подосадовала она.

Особенной игры ума Анна Павловна ожидала от очень наблюдательной секретарши академика, которая вот в это самое время, когда Анна Павловна прячет похудевшую сумку за сваленное бревно, легкой походкой, играючи шагает через поле, делая вид, что держится за дужку ведра, в котором складненький, ладненький водитель автобуса несет для коллектива чистую воду. Чтобы попить.

А пить хотелось даже больше, чем есть. Для начала, конечно.

Анна Павловна уселась на бревно, подтащенное к кострищу прежними поколениями картофелеизымателей, и обмякла. Прижалась грудью к высоко торчащим коленям, эти самые колени обняла и о них же оперлась подбородком. Получилось удобно, хотя со стороны — закорючка закорючкой. Устьянцева бросила ее и пошла удовлетворять свою неуемную жажду общения. «Из-за чего, — подумала Анна Павловна, — настоящего ученого из нее и не получилось. Но, — подумала Анна Павловна, — к этому Светлана никогда не стремилась, жизнью почти довольна, а значит, все славно».

У Анны Павловны была одна любопытная деталь в характере, которая в кулуарах института когда-то обсуждалась и осуждалась, а к сегодняшнему дню расценивалась просто как ее чудачество: она считала, что все люди, работающие с ней или около нее, — одинаково талантливы. Выбить эту дурь из нее пока что не сумели.

Когда увидели шагающих по тому, что еще недавно было картофельным полем, груженных арбузами Колю Жданова со товарищи, начали растаскивать в стороны горящие бревна, раскапывать уголья, под которыми томилась картошка.

Женская молодежь института уже успела создать нечто вроде сработавшей скатерти-самобранки, аккуратно и даже красиво являющей миру коллективную снедь.

Жданов сдал принесенный груз хозяйкам и подошел к Анне Павловне.

— Они что, так вот костром и полыхали? — спросил он с какой-то не присущей ему раздражительностью, глядя на чуть оттащенные, но еще горящие поленья.

— Полыхали, картошка наверняка сгорела, но не бери в голову, — сказала Анна Павловна и, приняв более грациозную позу — все-таки мужчина, деловито запустила руку за бревно. К своему мешочку. — Хлебнем для бодрости.

— Начинай ты, Анна Павловна.

Та отвинтила крышку и отпила:

— Эх, вкуснота!

Жданов сделал несколько полноценных глотков, отсчитанных его кадыком, и вытаращил глаза:

— Что это?

— Кофе. А ты думал?