Старый двор на Фонтанной

Дора простилась с Яковом, казалось, только вчера, а пошел уже пятый год его отсутствия.

От Якова за все это время было два письма. Одно о том, что он в большом городе устроился на работу по специальности и снимает комнату у коллег.

Второе письмо было о том, что он сменил город, работу, жилье и живет в глухой провинции очень далеко, а письмо это отвезут и бросят в почтовый ящик по дороге, где придется.

На конвертах были штемпели каких-то незнакомых пунктов отправления и яснее не становилось. Она понимала, что письма говорят о жизни Якова не все. Главное она не чувствовала его настроение и не знала о чем он думает и реально хочет.

Все это не давало Доре надежды на скорую встречу. Наоборот она понимала, что Яков тонет в неведении и не знает, когда и как он сможет вернуться. Живя здесь, она только видела, что ему не стоит возвращаться. Она хорошо запомнила, как к ним приезжали на машине люди с бумагой на ликвидацию кабинета и на арест Якова. Кабинет опечатали. Оборудование конфисковали и изъяли. Комната стояла пустой, пока пронырливый Бобков не соединил её со своей квартирой и непонятно какими путями снял с неё арест.

Теперь она и Борис жили в одной комнате, где хорошо слышала по ночам, как Бобковы работали над увеличением числа членов семьи. В дуняшкиных демонстративных стонах было больше злорадства победившей гопоты, чем естественной страсти и от этого они были еще омерзительней и грязнее.

Жизнь, последние годы легкая и праздничная, снова стала тусклой и тяжелой.

Надо было зарабатывать на пищу и жизнь. Появились продуктовые карточки. У них были самые малообеспеченные – №3. Бывало, что в лавке их не отоваривали и надо было умудряться до конца месяца поймать момент, когда можно было хоть что-то получить. Это отнимало время и нервы. Народ стал крикливым и злым. В очередях бывали драки. Можно было услышать все, после чего стоять не хотелось, но надо было. И так повсюду. Боря рос не по дням. Требовалось добывать или перешивать одежду, искать обувь. Надо было каждый день думать о том, чем кормить сына.

Это заставляло её искать возможность заработать. Где и чем могла. Она подрядилась стирать в семьях, которые могли себе позволить прачку. Ходила убирать квартиры функционеров и военных. Бралась за продажу чужих вещей на базаре. Но за все это платили мало и нерегулярно. Если бы не помощь Рахили и Кати, то они давно уже бы протянули ноги.

Катя носила им еду, а Рахиль иногда давала деньги, которых хватало в обрез.

Дора стала как бы меньше ростом, незаметнее и тише. С тоской взирающая на текущую мимо жизнь, и перебирая прошедшее, как четки памяти, она жила прошлым. Она не улыбалась, и только глядя на Бориса, иногда светилась от чувства любви к нему.

Рахиль не требовала к себе внимания, и Доре казалось, что она счастлива. Только Катя пыталась иногда показать, что у дочки есть проблемы, но она этого не понимала, или не хотела взвалить на себе еще одну неподъёмную ношу.

Она жалела себя и в себе ту жизнь, в которой она была счастлива дни, а несчастлива годы. Ей казалось, что судьба несправедлива к ней. Эта жалость делала её слабой и податливой. Она начинала думать о том, что могла бы еще устроить свою жизнь, для этого надо только захотеть и решиться, но тут же корила себя за эти мысли. Словно в шпагате, раздираемая чувствами и жизненными обстоятельствами, она повисла над бездной жизни и со страхом всматривалась в её темноту далеко внизу.

Она ждала писем, как манну небесную, а их не было. Она жила в неведении, а жизнь в неизвестности и немоте, самое страшное, что может подарить человеку его судьба, и она терпела, иногда ночами, чтобы не слышал Боря, плакала в подушку и утром просыпалась с надеждой, что все еще образуется.

Время каплей за каплей наполняла чашу ее жизни тоской и печалью.

глава 12

Для внука Хикмета – Ленура, и сына Якова – Бориса, их настоящее было началом большого и прекрасного путешествия, имя которому жизнь.

Дети учились в одном классе, ходили в школу вместе. Делали уроки, играли, гуляли, радовались и горевали вместе и незаметно для себя повзрослели.

Они стали самыми близкими на свете людьми, неожиданно для себя научившимися прощать друг другу промахи, не помня зла и обид.

Борис пропадал в доме Ленура так часто, что стал своим. Дом Ленура был наполнен покоем и теплом внимания бабушки Деляры и дедушки Хикмета. А свой дом был заполнен тоской и ожиданием.

Хикмет к тому времени уже вновь заколотил будку сапожника и работал потихоньку дома. С весны до зимы он сидел за сеткой, окруженный курами и ремонтировал обувь. К нему приходили люди с мелким ремонтом, платили копейки, но ему этого было достаточно. Абдулла помогал ему в поисках подсобного материала, а иногда приводил клиентов.

Неожиданно для себя Борис через некоторое время заметил, что стал понимать язык, на котором говорят в доме Ленура. Дедушка Хикмет, иногда проходя мимо, ерошил ему волосы на голове, приговаривая: «вот и заговорил, моисеево семя» и довольный кряхтел.