Старый двор на Фонтанной

Друзья много играли. Это были игры, которые не требовали чего – то особенного: клок бараньей шерсти на свинце – назывался «зоска».

И они с остервенением набивали кто больше этот клок, подбрасывая его снова и снова ногой в воздух.

Рикошет свинцового битка от стены и выигрыш чужих монет с их переворотом – долгий и крикливый до хрипоты споров «обстенок».

Это были игры, в которые они могли вдвоем увлеченно играть подолгу.

Игры выносили их за пределы двора в квартал ближайших хитросплетений улиц. В эти кривые, погруженные в вековую дремоту свидетели ушедшего времени. Они бегали по ним, утопая по щиколотку в пыли дорог, петлявших среди домов, видевших маленькими оконцами еще когорты римлян, конницу Батыя и Гирея, гренадеров Потемкина, отражая в них ушедшее время.

Проходные дворы их детства, будто проносили сквозь чужую жизнь в них, как сквозь черные дыры пространства и времени из настоящего в прошлое…

Они кружили в них, подолгу пребывая в неведении, где они и как однажды, если у них получится, вернутся назад.

Война одной улицы против всех других прививала им умение уже в их годы договариваться, искать компромиссы, хитрить и обманывать, добиваясь желаемого результата. Но если и этих приемов было недостаточно, то в жестокости своих детских лет они не знали пощады и не ждали ее от других.

Это делало их жизнь очень похожей на взрослую, во многом опережая настоящую, готовя к будущему…

… Однажды, катаясь зимой с пригорка двора на санках, Ленур в стене дома соседнего двора, тыльной своей стороной замыкающем пространство от калитки до дома Хикмета, вдруг впервые увидел единственное окно, а в нем девичье лицо. Он почувствовал, как игла печали больно ранила его сердце. Это было первое трогательное чувство, которое надолго, если не навсегда пленяет человеческую душу, делая её своей заложницей. Это было словно в сказке: принцесса в высоком окне замка, с печалью выглядывающая рыцаря с надеждой на своё освобождение.

Через некоторое время Ленур узнал, что это дочка закройщика-портного Тактака. Понадобилось много времени, хитрости и старания, чтобы однажды с бабушкой Делярой попасть в этот дом.

Бабушка взяла его к портному подогнать по росту новые брюки.

Они вошли в соседний двор, многолюднее и больше их старого. Поднялись по лестнице на длинную веранду второго этажа того самого дома и бабушка постучала.

Дверь открыл хозяин.

– О, Деляра – ханум, – радушно встретил он их. В квартире плавал полумрак, и только большая лампа освещала стол, на котором лежала материя, мелки, нитки, ножницы и иголки.

Портной обмерил Ленура, приговаривая: «Так-так. Вот так молодой человек, это будет хорошо, так-так». Только тогда он понял, почему портного так странно называют – Тактак.

Называй меня Моисей Израилевич, – улыбнулся тот ему на прощание. – Приходи завтра.

На следующий день Ленур оделся тщательнее, чем обычно. Он вымыл ноги и надел сандалии, рубашку и штаны. Причесался. Посмотрел в зеркало, изучая себя. Бабушка Деляра заинтересованно наблюдала за ним, а потом спросила.

– Ты никак собираешься за брюками?

– Да, бабушка, мне надо зайти к портному, а я не понимаю, как себя вести?

– А ты веди себя как взрослый мужчина, ведь тебе уже 13 лет, а твой дедушка и отец в этом возрасте принимали самостоятельные решения, – сказала бабушка и задумалась.

– А как ведут себя мужчины, если у них одна единственная цель вернуть свои штаны, – недоуменно спросил Ленур.

– Неважно, зачем ты приходишь в дом, самое главное – это не потерять свое достоинство. Вот в чем секрет настоящего мужчины, – подвела итог бабушка Деляра и улыбнулась. – А за работу я уже рассчиталась, так что не переживай.

Когда Ленур вошел в дом портного, тот радостно, будто ждал его весь день, потирая руки и приговаривая «так-так-так-так» подвел к столу. На нем лежали брюки Ленура.

– Ты извини, – начал портной, – я не успел их выгладить, – и вдруг крикнул, – Руфь, кому я говорю, принеси с кухни горячий утюг.

Дверь во вторую комнату открылась, и Ленур увидел одинокое окно в свой двор и на его фоне девочку. Ту самую девочку, которая волновала его уже много дней. Тонкая, нескладная с большими серыми глазами и большим ртом, с копной курчавых темных волос, стояла в проеме двери и смотрела на него.

– Руфь, – повторил Тактак, – я жду утюг. Он на плите.

– Да, папа. Иду. – И она, молча, чуть не задев Ленура, поделившись с ним едва уловимыми запахами девичьего волшебного мира, прошла мимо.

Ленуру бы для собственного достоинства надо было отказаться от утюга и, сославшись на умение, удалиться. Но он стоял как вкопанный, не в силах произнести хотя бы слово. Он растерянно вспоминал о достоинстве настоящего мужчины, но где оно находится и как его найти – это уже было выше его сил.

Руфь появилась с чугунным утюгом в руках, и этот утюг был в глазах Ленура как факел угасшей надежды, переданный в руки её отца.

– Спасибо, – вдруг очнулся он, – я примерю дома и зайду еще. – С этими словами он выбежал с брюками в руках.

Дома бабушка оглядела его и нашла его выше всяких похвал.