Старый газетчик пишет...

— А я бы не дал, — сказал я. — Наливай сам. Реджинальд налил себе стакан и выпил. Плечи его распрямились, и он как бы даже помолодел.

— Завтра я добуду больше информации, брат мой, — сказал он. — Мое почтение госпоже.

Он официально поклонился и вышел. Я отправился к охотничьей машине.

У каждого есть свои таинственные страны, которые мы придумываем себе в детстве. Порой во сне мы вспоминаем о них или даже отправляемся туда в путешествие. Ночью страны эти почти столь же прекрасны, как в детстве. Но это лишь если тебе повезло, и ты увидел их во сне.

В Африке, когда мы жили на небольшой равнине, в тени высокого терновника на краю топи, у подножия огромной горы, у нас тоже были такие страны. Мы уже повзрослели физически, но во многих отношениях, я уверен, все еще оставались детьми…

В то время у нас с Мэри была одна великая таинственная страна — холмы Чиулус. С.Д. называл ее краем, где не ступала нога белой женщины, в том числе и мисс Мэри. Изо дня в день мы видели Чиулус, далекие, голубые, с классическим изломом вершин, какой бывает только у манящих до боли в сердце холмов. Мы предприняли несколько безуспешных и комических попыток добраться до них. Из-за непроходимой топи и скопления застывших глыб лавы, перекрывших все окольные пути, добраться к холмам, по крайней мере теперь, нам оказалось не под силу. Взамен Мэри почему-то выбрала район, где водились геренук,[54] а я — Лойтокиток, в 14 милях вверх по склону Килиманджаро, неподалеку от границы колонии… Мэри тоже удивлялась моему выбору, пока сама не побывала там…

Ночью я несколько раз слышал ворчание какого-то льва, вышедшего поохотиться. Мисс Мэри крепко спала, и дыхание ее было ровным. Я не спал и думал о разном, в основном о том, скольким мы с Мэри обязаны Старику, С.Д., департаменту охоты и всем остальным.

Что касается мисс Мэри, то меня беспокоил только ее рост — пять футов и два дюйма — ненамного выше высокой травы и кустарника. Пожалуй, ей не следует надевать свитер, каким бы холодным ни было утро, так как приклад манлихера слишком длинен для нее и, если плечи укутаны, поднимая ружье, она может непроизвольно спустить курок. Я не спал и думал обо всем этом, и еще о льве мисс Мэри, и о том, как поступил бы Старик, и о его недавней ошибке, и о том, сколько раз, охотясь на львов, он оказывался прав. Наверняка это бывало чаще, чем мне просто доводилось видеть льва.

Позже, еще до наступления рассвета, когда первый утренний ветерок перебирал подернутые серой золой угли костра, я натянул высокие ботинки, накинул халат и пошел будить Нгуи в его походной палатке.

Он проснулся в мрачном настроении, и я вспомнил, что он никогда не улыбался до восхода солнца, и порой ему требовалось несколько часов, чтобы вернуться из дальнего далека, где он побывал во сне.

Стоя возле потухшего костра, мы обменялись несколькими фразами.

— Ты слышал льва?

— Ндио, бвана.

Ответ был вежливый, но в то же время грубый, мы оба знали это. «Ндио, бвана» — фраза, которой африканец всегда отвечает на вопрос белого человека, когда хочет отделаться от него и одновременно сохранить рамки приличия.

— Сколько львов ты слышал?

— Одного.

— М'узури, — сказал я, давая понять, что так-то оно лучше и он не обманул, сказав, что слышал льва. Он сплюнул, понюхал табак и предложил мне. Я взял щепотку и положил под верхнюю губу.

— Это был большой лев Мемсаиб? — спросил я, почувствовав на десне восхитительное острое пощипывание табака.

— Хапана, — ответил он. Это означало абсолютное отрицание.

— Ты уверен? — спросил я.

— Уверен, — сказал он по-английски.

— Куда же он девался?

— Кто знает?

Услышав наши голоса, проснулся повар, а за ним и все, кто постарше и у кого чуткий сон.

— Дай нам чаю, — сказал я Муэнди и поздоровался с ним и со всеми, кто проснулся.

— Мы с тобой пойдем и проверим, где лев пересек проложенную машиной колею, — сказал я Нгуи.

— Я сам пойду, — сказал Нгуи. — Вы можете одеваться.

— Сначала выпей чай.

— Не стоит. Чай потом. Это молодой лев.

— Принеси завтрак, — сказал я повару. Он встал в веселом расположении духа и подмигнул мне.

— Пига симба, — сказал он, — мы приготовим льва на ужин.

Кэйти стоял возле костра и улыбался своей кривой, вялой, скептической улыбкой. Он сворачивал чалму в темноте и забыл подоткнуть один конец. Глаза его тоже выражали сомнение. В них не было ни тени предчувствия серьезной охоты на льва.

— Хапана симба кубва сана, — сказал Кэйти. И взгляд его был насмешливым и уверенным. Он твердо знал — это не тот крупный лев, которого мы слышали раньше. «Анаке», — пошутил он. На языке камба это означало — лев достаточно взрослый, чтобы стать воином, жениться и иметь детей, но слишком молод, чтобы пить пиво. Шутка эта, да еще сказанная на камба, была признаком дружеского расположения, тем более в такую рань, когда дружелюбие отличается весьма низкой температурой…