Старый колодец. Книга воспоминаний

— Нет, — настаивает О. И., — знаю, не напишете, напишите сейчас. Вы же тут сидите на пленуме и все равно не слушаете этот вздор!

(Некоторая доля цинизма позволена партийному работнику, если ему что‑нибудь от вас нужно; таким способом в стороне от иерархического обрыва устраивается общее духовное место, где пребывают оба, некоторое мы: мы—το с вами знаем, что это все пустое, риторика, болтовня.)

Нет, тут не напишу, а вечером, в гостинице попробую изложить на бумаге…

Как быстро летит время! Мы совсем забыли о парижском художнике Эрве Фишере, который закрыл историю искусства почти год назад. Я уже не говорю об ужасном убийстве искусства, совершенном немецкими дадаистами еще за полстолетия до него: «Die Kunst ist tot» — было объявлено в Берлине в 1919 году. Теперь хорошо видно, что это там все кончено, между тем как тут жизнь кипит!

Или, если поменять местами наречия, а заодно и точку зрения: тут, на авангардистском кладбище искусства, торжествует новая жизнь, а там, в стране победившего социализма, покойник бродит по улицам…

К «там» надо прибавить «тогда». Наивный читатель теперь, забывший или не знавший, может подумать, что я воспроизвел разговор двух идиотов.

Нет, нет, все дело в том, что время быстро стирает коды. О. И. вовсе не был человеком глупым, фанатичным или необразованным. Он прекрасно понимал, что мои мнимые персонажи — «плохие или заблудшие формалисты, исцеленные горным воздухом Союза Советских Художников Эстонии» — фантом, демагогическая выдумка, в которую я не верю ни одной минуты. И он ни на минуту не поверил в такого рода лубочные чудеса. Мы оба играли по принятым правилам — каждый для достижения своей цели. Моя практическая цель была — удержать меч, который еще не пал, от падения, а утопическая — по возможности способствовать смене меча на орало. Ну, а О. И.?

…В главной гостинице державы — «Россия» — не нашлось пишущей машинки с русским шрифтом, пришлось писать от руки.

Утром машинистка Союза художников сделала мне замечание по стилистике: в Центральный Комитет, учила она, пишут официально, строго и торжественно, а вы тут как роман написали.

О. И. просил оставить текст в Союзе, ему доставят, а завтра позвонить ему — «обсудим», пообещал он.

Я долго ждал обещанного обсуждения: эти сутки уходили в вечность на редкость неторопливо. Наконец — утро. Можно звонить.

— Спасибо, Б. М., — сказал О. И. — Большое спасибо. Спасибо вам большое, Б. М., большое вам спасибо… Вам спасибо большое.

Я запомнил текст телефонного обсуждения со стенографической точностью и воспроизвожу его дословно, целиком, без купюр — ввиду его исторической ценности.

Гипотеза относительно О. И.

О. И. боялся неопределенного будущего.

О. И. знал, что в Эстонии дальше, чем где‑либо еще во вверенной ему стране, отошли от святых принципов партийности, народности и реализма.

О. И. понимал, что в его отчете о проверке этот отход должен быть отмечен и осужден.

О. И. понимал, что осуждение может обернуться против него же, так как за здоровое развитие изобразительного искусства в конечном счете отвечает он.

Долгое — едва ли не полгода — балансирование между одинаково опасными решениями означает, что и в самом Центральном Комитете, подумать только, можно было трудиться нерадиво, затягивать дело, уклоняться и вилять. Но не бесконечно же! И вот тут, в канун Сильвестра, судьба посылает невероятную версию, которая позволяет изобразить эстонский вариант в идиотском, но доктринально правильном, а потому относительно благоприятном, тактически интересном свете! Постольку, поскольку правда, собственно, никому не нужна.

Это предположительная реконструкция.

Реальная история такова, что меч не пал. Либо, если и пал, то плашмя, без последствий. Причины амортизации темны, ответы надо искать в архивах, да и там не все найдешь…

Нет, правда, жизнь никак не делится на два (три, четыре, пять…) без остатка. Если хотите без остатка, то для искомого результата есть только два абсурдных делителя — единица и ноль.

1997

Моисей Бернштейн, 1910–е гг. Фотография к удостоверению на право быть учителем

Одесса. Бебеля, 12. Арх. С. Прохаска

Еврабмол. Во втором ряду в центре М. Б. Бернштейн, слева от него Е. С. Гликсберг, справа А. Гильгур; в третьем ряду между М. Б. и Е. Г. — М. Я. Басок; в предпоследнем ряду четвертый справа — Абрам Борисович Бернштейн

Зародыш школы Столярского — Студия для одаренных детей при Одесской Консерватории, 1933 г. В центре П. С. Столярский, слева от него Александр Лазаревич Коган, преподаватель теории музыки, справа проф. Мария Митрофановна Старкова. В первом ряду пятая справа Песя Папиашвили. В четвертом ряду первая справа Миля Брейтман, концертмейстер в классе П. Столярского, рядом с ней Марк Зингер. В последнем ряду шестая справа Фрида Приблуда, слева от нее через одного Дима Тасин, за ним Кадик (Оскар) Фельцман, на фоне окна Алик Рубинштейн, сын Б. М. Рейнгбальд

Одесса. Школа им. проф. П. Столярского. Арх. Ф. Троупянский с группой. 1939 г. (восстановлена после войны)