Старый пёс

— Да нет же! Циник — аморальный урод, который попирает нормы поведения и осознаёт, что делает, то есть знает, что в глазах других людей выглядит негодяем. Его эта ситуация радует или хотя бы удовлетворяет, вашего медициника, понимаете? А Франковскому было плевать буквально на всё, и на отношение коллег, и на самих коллег, и на начальство. На закон, на простых отчаявшихся людей, потерявших близких. На свою работу. Ритуальщики обнаглели, в результате чего с объекта побежали санитары? Чихать он хотел! Единственное, что его выводило из равновесия и с чем он воевал, прямо как рыцарь света, это табачный дым. Запрещал нам курить задолго до того, как в стране началась эта абсурдная борьба с курением. Бывало, специально бегал на лестницы, ловил нарушителей. Стыдно сказать, иногда караулил в туалетах…

— Ну да, — согласился я, — был у него такой пунктик. Табачный дым не переносил, курильщиков ненавидел бешено. Это со школы-то, где курили все старшие классы. А вы говорите. Хоть на что-то ему было не наплевать.

— Не знаю… С табаком, по-моему, это изгиб сознания, флексура извилин. На самом деле нашему завотделу даже на трупы, с которыми работал, было плевать! Мне лично приходилось его исследования подчищать… исследования в кавычках…

— Вы про Радика? — вот теперь я изумился. — Да ничего дороже трупов в его жизни не было! Хоть смейтесь, в школе он называл дохлых зверьков, которых препарировал, «мои котики». Знаете, почему? Потому что у них носы холодные.

— Отчего ж смеяться? Франковский и здесь называл своих клиентов котиками, по привычке, наверное.

Мы вдруг зацепились взглядами и замолчали. А ты, Юлечка, разве ни в чём таком не участвовала, мог бы спросить я. С каких заслуг тебя назначили начальником морга, этакую белую ворону? Но не спросил, догадываясь о реальном положении вещей. Есть вещи, от которых не уклонишься, если хочешь жить в коллективе, а белые вороны существуют только в виде чучел на ведомственных витринах… Она вызывала у меня всё бо́льшую симпатию. Ей было лет примерно тридцать пять (непременно посмотрю её карточку в отделе кадров! ха-ха…). Сначала я думал, моё отношение к ней вызвано участием в обследовании разрытой могилы Лены, всё-таки работала она без официального поручения, всего лишь по просьбе Льдовой, без оплаты, кстати. А сейчас понял — эта женщина мне просто симпатична. Без причин. И такое бывает, если ты мужчина, и в тебе ещё вырабатываются гормоны, соответствующие полу.

Врач Беленькая словно прочитала в моих глазах вопросик насчёт её личного участия в злоупотреблениях, потому что сказала с вызовом:

— Но теперь я костьми лягу, чтобы изменить ситуацию. С санитарами вопрос утрясаем, ритуальщиков скоро прижмём к ногтю. В секционных на полу больше нет тел. Холодильники забиты, но ничего, разгребём, ленимся много. Курильщики перестали быть людьми второго сорта. И ещё — хочу показать вам такое, чего при прежнем заведующем не было и быть не могло!

Она подхватила меня под руку и потащила куда-то, мимоходом описывая свои владения. В подвальном этаже «грязная» секционная на шесть столов, холодильники, приемка тел, из подвала идёт тоннель в ритуальный корпус. Выше, на втором этаже, учебная секционная, ну а здесь, на первом, вы всё видите своими глазами. Согласитесь, менее продуманного морга на свете не строили. Жраеву надо было руку отрубить, которая подписывала акт о приёмке… Так-так, мельком отметил я, Юлечка помнит Жраева. Сколько ж ей годов в те времена было? И сколько-таки сейчас?

Путешествуя по первому этажу, я давно подметил некие странности, причём не глазами, а носом. Что-то в морге было не так. Не тянуло непонятно откуда холодной сладостью, чужим нечеловеческим запахом, выворачивающим душу у нового человека, понимающего, что это запах смерти. Миазмы разложения присутствовали, но, по сравнению с прежними временами, в гомеопатических дозах. Зато накатывали моментами волны совершенно немыслимых ароматов, пугающих своей неуместностью.

— У меня бред? — спросил я, принюхиваясь.

— Спокойно, офицер. Это всего лишь благовония.

Юлия распахнула передо мной дверь. Секционная номер три. Пять столов с мраморными столешницами, на всех — тела, с одним работают. Мужик в халате что-то пишет в углу, дама тихо воркует в мобильник, откусывая от сникерса… А возле окон, возле двери, где мы застыли, ещё где-то, — висят полосочки из ткани, и запахи, источаемые ими, я бы назвал бесподобными, если б знал такие слова…

— Пачули — для денег. Лемонграсс защищает от тайных умыслов, — пояснила мне Юлия. — Мандарин и сосна пробуждают творчество и дарят покой, но, честно говоря, эти запахи скорее для ощущения праздника.

Я прибалдел:

— Ты серьёзно? Пардон… «Вы». Вы, конечно.

— Можно «ты», разрешаю, — на один неуловимый миг суровый трупорез превратился в прелестную кокетку. — Ну разумеется, я шучу. Какая магия ароматов в морге? Амбре приглушить, и то хорошо. Эфирные масла́ плюс льняная ткань, она лучше впитывает, вот и вся магия. Пойдемте, прошу.