Старый порядок и революция

Особенностью Франции представляется то, что одновременно с утратой дворянским сословием политической власти каждый в отдельности дворянин приобретал новые или увеличивал уже имевшиеся ранее льготы. Можно сказать, что отдельный дворянин обогащался за счет останков своего сословия как такового. У дворянства остается все меньше и меньше прав в управлении, но сами дворяне все больше и больше пользуются прерогативой быть первыми слугами короля. Для простолюдина было гораздо проще стать офицером при Людовике XIV, чем при Людовике XVI. В Пруссии подобные примеры встречались часто, тогда как во Франции они оставались единичными. Каждая однажды приобретенная привилегия становится наследственной и неотъемлемой. По мере того, как дворянство перестает быть аристократией, оно превращается в касту.

Возьмем самую одиозную из привилегий — податные изъятия. Легко проследить, что и вплоть до французской революции они беспрестанно возрастали. И росли они за счет быстрого увеличения общественных повинностей. При Карле VII размер тальи не превышал 1.200.000 ливров, и привилегией изъятия тогда пользовались немногие; когда же при Людовике XVI талья достигала 80 млн. ливров, эти льготы были уже широко распространены. Пока талья была единственным налогом, взимавшимся с простонародья, освобождение от нее дворян казалось мало заметным. Но когда подобные налоги множились под тысячами иных названий и форм, когда к талье прибавились четыре других налога, когда неизвестные в Средние века повинности — например, применявшаяся во всех общественных работах королевская барщина, ополчение и др. — были добавлены к талье и ее разветвлениям и также неравномерно распределялись, тогда освобождение дворян от повинностей казалось повальным28. Неравенство, хотя и значительное, в действительности же было скорее кажущимся, чем реальным, поскольку налог, от которого был освобожден дворянин, взыскивался с его арендатора. Но в этой области видимое неравенство вредит делу больше, чем то, что ощущалось на самом деле.

Людовик XIV под давлением финансовых затруднений, угнетавших его в конце правления, установил два общих налога: подушную подать и двадцатину. Но при этом правительство позаботилось о том, чтобы даже общий для всех налог по-разному воспринимался разными общественными категориями, как будто бы податные изъятия сами по себе были столь почетной привилегией, что ее следовало закрепить в самом действии, наносящим ей ущерб. Для одних налог оставался жестоким и позорным, для других — снисходительным и почетным29.

Хотя неравенство в деле податного обложения устанавливалось на всем европейском континенте, однако лишь в очень немногих странах оно было столь явным и постоянно ощущаемым, как во Франции. На большей части Германии преобладали косвенные налоги. Даже в уплате прямого налога привилегия дворянина состояла часто только в меньшей доле общей тяготы, кроме того, существовали и налоги, касавшиеся лишь дворянства и предназначавшиеся для замены бесплатной военной службы, которой от дворян не требовали.

Таким образом, из всех способов различать людей и разграничивать сословия неравномерность в податном обложении является наиболее пагубной и в наибольшей степени способной осложнить неравенство разобщенностью и сделать оба эти общественных недуга в какой-то степени неизлечимыми. И в самом деле, взгляните на последствия такой неравномерности: если буржуа и дворянин не обязаны более платить один и тот же налог, то уровень налога и его распределение ежегодно вновь и вновь решительным и четким образом проводят границы между сословиями.

Из года в год каждый из привилегированных вновь испытывает потребность не быть смешанным с массой и каждый раз предпринимает новые усилия, чтобы остаться в стороне от нее.

Поскольку практически не существовало государственных дел, которые бы не происходили из податей или не подводили бы к ним, с того момента, когда оба класса оказались неодинаково обложены налогом, у них нет более поводов к совместному обсуждению, не остается причин испытывать общие чувства и интересы: их в известной степени лишили возможности и желания к совместному действию.

Берк в сильно приукрашенном портрете старого государственного устройства Франции ставит в заслугу нашему дворянству ту легкость, с которой буржуа могли приобрести дворянское достоинство путем покупки какой-либо должности: в этом он видит аналогию с открытостью английской аристократии. В действительности, Людовик XI сильно увеличил число новопожалованных дворян, видя в этом средство принижения дворянского сословия; его последователи же расточали дворянские титулы ради приобретения денег. Неккер сообщает, что в его время число должностей, дающих дворянский титул, достигало четырех тысяч. Ничего подобного не было нигде в Европе, а аналогия, которую хотел провести между Францией и Англией Берк, более чем ложна.