Старый порядок и революция

Странная слепота, с которой высшие классы при Старом порядке сами способствовали собственному падению, нередко вызывала удивление. Но откуда бы они смогли почерпнуть правильное понимание дела? Высокопоставленным гражданам не менее необходимы свободные политические институты, способные научить их остерегаться грозящих опасностей, чем низшим слоям общества для обеспечения их прав. Уже на протяжении целого столетия, истекшего с тех пор, как исчезли последние следы общественной жизни, люди, прямо заинтересованные в сохранении прежнего государственного устройства, никоим образом не могли быть предупреждены о разрушении старого строя. Поскольку внешняя сторона дела совершенно не изменилась, они полагали, что все и в самом деле оставалось по-прежнему. Разум их занимали те же мысли, что волновали еще их отцов. В наказах 1789 г. дворянство предстает настолько же озабоченным посягательствами королевской власти, каковым оно могло быть еще в XV веке. С другой стороны, как справедливо замечает Берк, несчастный Людовик XVI за несколько мгновений до неистового натиска демократии продолжал видеть в аристократии основную соперницу королевской власти. Он опасался ее так, как будто бы события происходили во времена Фронды. Буржуазия же и народ, напротив, представлялись ему, как и его предкам, наиболее прочной опорой трона.

Однако же нас, имеющих возможность видеть следы стольких революций, более всего поражает тот факт, что у наших предков не было даже самого понятия насильственной революции. О ней не только не говорили, но даже не имели представления. Небольшие потрясения, испытываемые наиболее устойчивыми в политическом отношении обществами благодаря общественной свободе, постоянно напоминают гражданам о возможности серьезных переворотов и поддерживают общественное благоразумие и бдительность. Но во французском обществе XVIII века, стоящем на краю пропасти, ничто не предупреждало о грядущей катастрофе.

Я внимательно прочел наказы, составленными всеми тремя сословиями накануне Генеральных Штатов 1789 г. Я говорю о трех сословиях, имея в виду дворянство и духовенство, равно как и третье сословие. Я отмечаю, что одни требуют изменения какого-то закона, другие — некоего обычая. Я довожу до конца эту громадную работу и, когда мне удается собрать воедино все отдельные пожелания, с чувством, близким к ужасу, осознаю, что все они сводятся к одновременному и полному уничтожению всех законов и обычаев, действующих в стране. И тотчас же я понимаю, что надвигается самая обширная и опасная из всех революций, какие только знал мир. Те же, кому предстояло стать ее жертвой, ничего о ней не знали. Они полагали, что всесторонняя и внезапная трансформация столь сложного и столь старого общества может пройти без потрясений при содействии одного лишь разума. Несчастные! Они забыли истину, высказанную четыреста лет назад их предками наивным, но очень выразительным языком того времени: «Par requierre de trop grande franchise et libert'es chet-on en trop grand servaige» («стремление к слишком большим вольностям ведет лишь к слишком тяжелому рабству»).

Неудивительно, что дворянство и буржуазия, давно устранившиеся от общественной жизни, выказывали поразительную неопытность. Более поражает тот факт, что не более дальновидными оказались и люди, искушенные в государственных делах, — министры, чиновники, интенданты. Между тем, многие из них были прекрасными специалистами в своем деле и в совершенстве владели всеми деталями административной практики своего времени. Однако же в великой науке управления, дающей понимание общего направления развития общества и представление о том, что происходит в массах и к чему это может привести, они оказались такими же новичками, как и сам народ. Воистину, только развитие свободных институтов способно привить государственным мужам это искусство.