Старый порядок и революция

Поскольку правительство таким образом заняло место Провидения, то естественно, что каждый взывает к нему в своих личных нуждах. Так, мы находим огромное количество прошений, которые, ссылаясь на общественную пользу, касаются тем не менее только частных интересов"(2). Картоны, хранящие эти прошения, являются, быть может, единственным местом, где оказываются перемешанными все классы, составлявшие общество при Старом порядке. Чтение прошений наводит уныние: крестьяне просят, чтобы им возместили потерю скота или дома; зажиточные собственники - чтобы им помогли извлечь больший доход из принадлежащих им земель; промышленники просят у интенданта привилегий, которые бы оградили их от неугодной конкуренции. Очень часто встречаются прошения владельцев мануфактур, в которых сообщается о плохом состоянии дела и высказывается просьба испросить у генерального контролера пособие или ссуду. Для этих целей, по-видимому, был открыт особый фонд.

Да и сами дворяне являются подчас надоедливыми просителями; причем их принадлежность к дворянскому сословию обнаруживается лишь в том, что попрошайничают они уж больно надменно. Главным звеном зависимости для них является двадцатина. Поскольку доля их участия в выплате данного налога ежегодно определялась советом на основании доклада интенданта, то именно к последнему они и обращаются для получения отсрочки или облегчения платежей. Я читал множество такого рода просьб, поступивших от дворян, - почти всегда титулованных, а часто и от больших вельмож - составленных, как они утверждают, из-за недостаточности их доходов или тяжелого состояния дел. Вообще, дворяне, обращаясь к интенданту, называют его "господин", но я заметил, что в данных обстоятельствах они именуют его "монсеньор", как и буржуа.

Подчас в дворянских прошениях забавным образом смешиваются нищета и гордость. В одном из них дворянин обращается к интенданту: "Ваше чувствительное сердце никогда не допустит, ( стр.61) чтобы отец семейства в моем положении был бы обложен двадцатиной наравне с отцом семейства из простонародья".

В голодные годы, столь часто выпадавшие в XVIII веке, население каждого округа поголовно обращалось к интенданту и, по-видимому, только от него и ждало пропитания. Правда и то, что: уже тогда всякий сваливает свои несчастья на правительство: оно. виновно в самых неизбежных бедах, его упрекают во всем, вплоть. до суровости погоды(3).

Не будем же более удивляться той поразительной легкости, с какой в начале нашего века была восстановлена централизация. В 89-м люди разрушили здание, но фундамент его остался целым даже в душах самих разрушителей, и на этих основах оказалось возможным вновь воздвигнуть его и придать ему такую прочность. каковой оно и ранее не обладало.

ГЛАВА VII

КАКИМ ОБРАЗОМ ВО ФРАНЦИИ, КАК НИГДЕ БОЛЕЕ В ЕВРОПЕ, УЖЕ ПРИ СТАРОМ ПОРЯДКЕ СТОЛИЦА ОБРЕЛА ПРЕОБЛАДАЮЩЕЕ ЗНАЧЕНИЕ И ПОГЛОЩАЛА ВСЕ СИЛЫ ГОСУДАРСТВА

Политическое преобладание столицы над остальной частью государства обусловлено ни ее положением, ни величиной, ни богатством, но единственно природой государственного правления.

Лондон, по численности населения не уступающий иному королевству, до сих пор не оказывал господствующего влияния на судьбы Великобритании.

Ни один гражданин Соединенных Штатов и представить себе не может, чтобы Нью-Йорк мог распоряжаться судьбою американского союза. Более того, даже в .самом штате Нью-Йорк никто и не помышляет о том, чтобы особая воля этого города могла управлять делами. Однако в Нью-Йорке в настоящий момент проживает столько же жителей, сколько проживало в Париже в момент начала Революции.

Сам Париж даже в эпоху религиозных войн по сравнению с остальным королевством был менее населен, чем в 1789 г. Тем не менее роль его была решающей. Во времена Фронды Париж был только лишь самым крупным городом Франции. В 1789 г. он уже -сама Франция.

В 1740 г. Монтескье писал одному из своих друзей: во Франции существует только Париж и отдаленные провинции, которые. Париж еще не успел поглотить. В 1750 г. маркиз де Мирабо, ( стр.62) наделенный не только богатой фантазией, но и глубоким умом, говорит о Париже, не называя его: "Столицы необходимы, но если голова становится чрезмерно большой, тело охватывает паралич, и оно все гибнет. Что же выйдет, если оставить провинции в своего рода прямой зависимости и видеть в их жителях, так сказать, туземцев; если не давать им никакого средства ни для повышения своего общественного положения, ни для карьеры, способной удовлетворить их честолюбие; если столица будет притягивать к себе любое дарование, имеющее хоть какое-либо значение?" Мирабо говорит о своего рода глухой революции, лишающей провинции их именитых граждан, деловых людей, интеллектуалов,

Читатель, внимательно прочитавший предыдущие главы, уже знает причины этого явления; я бы злоупотребил его терпением, если бы принялся их вновь перечислять.